Пост часто называют временем не только покаяния и воздержания, но и молитвы. И это правда. По крайней мере, это очень естественно и логично.
Что такое для нас пища, которую мы вкушаем? Средство поддержания наших телесных сил. Это, во-первых. А во-вторых, она — утешение. Этим словом в аскетической традиции Православия обычно именуется то угощение, которое может быть предложено на трапезе братии в день того или иного праздника.
И наш опыт свидетельствует: утешение и есть! Только вполне это понимается, когда мы его лишаемся — постом, например, ибо приходят в эти дни «редька и хрен и книга Ефрем», а обычные, питательные, вкусные, потому как скоромные, яства оказываются «под запретом».
И это добровольное лишение вскоре же приносит свой плод — не только в виде слабости или какой-то особенной раздражительности, которая сопровождает у некоторых людей их постный подвиг.
Нет, лишившись привычного, телесного утешения, мы начинаем искать утешения иного — духовного. Душа оживает по мере того, как плоть утесняется в своих требованиях и правах, и так же начинает требовать ей по праву же принадлежащего.
Как правило, мы обретаем духовное утешение в молитве (бывает и по-другому, но это, другое, с молитвой тоже так или иначе связано). Впрочем, часто ли обретаем? Это вопрос непростой… Скажем точнее так: когда-либо обретали и знаем, что это возможно.
Мы чувствуем нужду в утешении и потому, что волей или же неволей вспоминаем свои грехи, те деяния, о которых нам больно помышлять, которые тяготят нашу совесть, даже если каялись мы в них и оплакивали их прежде. Вспоминаются или потому, что Великий канон пробуждает эти воспоминания, или оттого, что просто время такое, особенное, само по себе к подобному самоуглублению располагающее, подводящее, подталкивающее.
Поэтому постом мы стараемся молиться больше, молиться внимательнее. Если обычно бываем нерадивы в исполнении своего молитвенного правила, то сейчас прилагаем усилия к тому, чтобы исправиться в этом отношении, к правилу что-то по возможности добавляем, твердо обещаем себе на молитве не дремать, не отвлекаться, не заниматься какими-то посторонними, с предметом молитвы никак не связанными мыслями.
Иногда этого достаточно, чтобы мы вскоре же увидели результаты своих усилий, а иногда — нет. Правило исполнять начинаем, а молиться — никак. Ведь собственно молиться значит умом понимать каждое произносимое или прочитываемое слово, а сердцем на это понимание живо откликаться. А если, невзирая на все наши усилия, ум все равно блуждает невесть где и невесть чем наполнен? Или он на месте, собран, а сердце безжизненно, сухо? Что тогда?
Тут, наверное, надо сказать о препятствиях к тому, чтобы молитва была молитвой (тогда, разумеется, когда мы к этому прилагаем усилия, потому что в противном случае главное препятствие это наше нерадение и говорить о других нужды нет). Конечно, таких препятствий может быть немало, более того, есть среди них носящие характер частный, личный, а есть — общие, наиболее распространенные.
Одно из самых трогательных, запоминающихся мгновений литургии Преждеосвященных Даров — пение солистом или трио, или всем хором прокимна со стихами: «Да исправится…» и далее по тексту. И так именно в это время хочется каждое слово понять, до сердце довести, в молитве раствориться и переродиться…
И вот тут-то, кажется, и открывается нечто — и о молитве, и о препятствиях, потому что то же желание Псалмопевца выражено в его просьбе к Богу: Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою. То есть, пусть будет молитва моя подобна аромату ладана, дыму кадильному, возносящемуся беспрепятственно к небесам. И правда — дОлжно молиться о даровании молитвы, и в молитвословах наших такие прошения содержатся, ведь это именно Бог дает молитву молящемуся (см.: 1 Цар. 11, 9).
преп. Ефрем — учитель молитвы
Но не останавливается на этом пророк, и исполнитель этого дивного песнопения тоже не останавливается, и звучит еще один стих того же сто сорокового псалма: Положи, Господи, хранение устом моим и дверь ограждения о устнах моих.
Слово, из уст исходящее… Дивный Божественный дар, универсальный инструмент общения, возможность донести то, о чем мы думаем, что чувствуем, переживаем, до своего собеседника — не только до человека, но и до Бога. Бывает молитва, совершающаяся без слов, «в чувстве», о которой пишет святитель Феофан, но и она от словесной рождается и ею питается.
А мы со словом так часто бываем небрежны! Когда говоришь впустую, праздно, опрометчиво, безответственно, «просто так», слово утрачивает свою первоначальную силу, обесценивается, не звучит, не отзывается, как прежде, в сердце. Даже когда по делу, по долгу много говоришь, не можешь не испытывать ощущения некой опустошенности, душевной усталости, внутренней бесплодности. А уж если что-то душевредное произносится, если становится слово средством для оскорбления, насмешки, лжи… Тогда молиться совсем трудно. И ты себя сам не слышишь, и Бог «не слышит».
Трудно научиться осмотрительности и осторожности в слове, трудно сократить объем произносимого, привыкнуть «придерживать себя в разговоре за руку» или, точнее, за язык. Необходимо, важно, но так нелегко дается! Потому и нам столь же, и даже еще больше, чем пророку, необходимо просить, чтобы вслед за даром слова и другой дар подал Господь — хранения уст. Ну и самим не нерадеть о его стяжании — прежде стяжания молитвы.
Но и этим не ограничивается Псалмопевец.
Не уклони сердца моего в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех.
Мне думается, правда не случайно эти стихи «собрались» рядом в одном псалме: и это тоже о молитве, верней, о препятствиях.
Очень важно молиться от лица своего, а не чужого, нам не принадлежащего. Чужое в данном случае — лицо праведника, а свое — лицо грешника, ощущение себя таковым. Авва Дорофей говорит о том, что словеса лукавствия, непщевание вины о гресех — это изыскивание оправданий, «благословных» причин наших беззаконий, которые мы не только кому-то или себе самим норовим при первой возможности предъявить, но и Богу, что намного хуже.
Мы все более или менее регулярно исповедуемся, значит, какие-то грехи в любом случае за собой сознаем. Но одно дело грехи сознавать, и совсем другое считать себя грешником, достойным всяческого осуждения. И получается посему, что каемся, признаемся в непохвальных делах, словах, помышлениях и при этом все время некую оговорку допускаем: «конечно, согрешил, но…».
Продолжений может быть очень много: «…но это случайно», «…но вообще со мной такого не бывает», «…но по сути это не грех даже», «…но сам прекрасно знаю, что поступать так нельзя» и т.д. и т.п.
Молитва, которой такие «но» сопутствуют — в момент совершения ее или же просто по факту наличия их в нашем сознании — вряд ли может принести подлинное утешение. Закон духовной жизни таков: если ты обвиняешь себя пред Богом, обвиняешь без жалости и компромиссов, Он Сам оправдает тебя. Если же, не дожидаясь Его оправдания, оправдываешь себя сам, то пребудешь осужденным…
…Две такие простые, но не просто дающиеся вещи — хранение уст взамен празднословия, и самоукорение взамен самооправдания. Стоит потрудиться ради их стяжания постом, и плод не замедлит явиться.
Плод — в виде молитвы, в которой нет-нет, да проскользнет искорка живого, сердечного чувства к Богу. Нет-нет, да прольется слеза — вначале горькая, а потом радостотворная, то есть радость душе творящая. И искорки и слезы эти покажутся такими дорогими, такими драгоценными, что не захочется в свою жизнь снова впускать то, что первые угасит, а вторые иссушит: ни празднословие, ни самооправдание, ни вообще что бы то ни было, спасению нашему вредящее.
игумен Нектарий (Морозов)
Черные ризы…Тихое пенье…
Ласковый отблеск желтый свечей…
Боже Всесильный, дай нам смиренья,
Чтоб не вести пустословных речей.
Искры любви, покаянья, терпенья
Нам ниспошли для души благодать.
И не гневись, потому что ленивы
И празднословны-нам нечего дать.
В этот великий пост помоги нам
Дай нам понять, разуменья пошли,
Чтобы в небесное царство с Тобою
С чистой душой мы спокойно вошли.
Анастасия Комарова, 14 лет
