Преподобномученик Феодор (Богоявленский), иеромонах

Пре­по­доб­но­му­че­ник Фе­о­дор (в ми­ру Олег Пав­ло­вич Бо­го­яв­лен­ский) ро­дил­ся 26 де­каб­ря 1905 го­да в Те­ге­ране в бла­го­че­сти­вой се­мье рус­ско­го кон­су­ла в Пер­сии Пав­ла Ге­ор­ги­е­ви­ча Бо­го­яв­лен­ско­го. 19 ян­ва­ря 1911 го­да Па­вел Ге­ор­ги­е­вич был убит пер­са­ми, и его же­на Оль­га Пет­ров­на с тре­мя ма­лы­ми детьми вер­ну­лась в Санкт-Пе­тер­бург.

Се­мья жи­ла на пен­сию, по­лу­ча­е­мую от пра­ви­тель­ства; жи­ли хо­тя и не бо­га­то, но в до­стат­ке. Олег в это вре­мя учил­ся в ре­мес­лен­ном учи­ли­ще. По­сле ре­во­лю­ции се­мья оста­лась без средств к су­ще­ство­ва­нию. Оль­га Пет­ров­на бы­ла пи­а­нист­кой и неко­то­рое вре­мя за­ра­ба­ты­ва­ла на жизнь уро­ка­ми му­зы­ки. Но ко­гда в Пет­ро­гра­де на­чал­ся го­лод, она ли­ши­лась уро­ков. Вый­ти из это­го бед­ствен­но­го по­ло­же­ния им по­мог брат Оль­ги Пет­ров­ны, про­фес­сор Алек­сандр Пет­ро­вич Неча­ев.

В 1920 го­ду ему пред­ло­жи­ли за­нять долж­ность рек­то­ра ин­сти­ту­та в Са­ра­то­ве, ку­да он взял и се­мью сест­ры. В 1921 го­ду го­лод на­чал­ся и в Са­ра­то­ве, и Оль­га Пет­ров­на по­ме­ня­ла все свои ве­щи на ржа­ную му­ку. Оле­гу уда­лось по­сту­пить на ра­бо­ту, и он стал по­лу­чать па­ек, что яви­лось зна­чи­тель­ной под­держ­кой для се­мьи. Но это про­дол­жа­лось недол­го, он за­бо­лел су­став­ным рев­ма­тиз­мом, и ра­бо­ту при­шлось оста­вить. Это бы­ло вре­мя, ко­гда го­лод в Са­ра­то­ве до­стиг раз­га­ра, и на ули­цах ва­ля­лись тру­пы умер­ших.

В 1921 го­ду Алек­сандра Пет­ро­ви­ча пе­ре­ве­ли в Моск­ву, а се­мья Оль­ги Пет­ров­ны еще неко­то­рое вре­мя оста­ва­лась в Са­ра­то­ве, где су­ще­ство­ва­ла на скуд­ный па­ек, по­лу­ча­е­мый ею за пре­по­да­ва­ние му­зы­ки в шко­ле, ко­то­рый со­сто­ял из неболь­шо­го ко­ли­че­ства рас­ти­тель­но­го мас­ла, боль­шей ча­стью льня­но­го, ко­ни­ны и па­то­ки вме­сто са­ха­ра.

В 1922 го­ду по при­гла­ше­нию Алек­сандра Пет­ро­ви­ча они вы­еха­ли в Моск­ву, и Оль­га Пет­ров­на устро­и­лась пре­по­да­ва­тель­ни­цей му­зы­ки в сред­ней шко­ле. Они по­лу­чи­ли ком­на­ту. По­сре­ди ком­на­ты сто­я­ла печ­ка-вре­мян­ка. Жи­ли бо­лее чем скром­но. Бе­лый хлеб был толь­ко по празд­ни­кам, и ча­сто при­хо­ди­лось хо­дить обе­дать к дя­де-про­фес­со­ру. По при­ез­де в Моск­ву Олег окон­чил кур­сы по под­го­тов­ке в выс­шее учеб­ное за­ве­де­ние и в 1923 го­ду по­сту­пил на ме­ди­цин­ский фа­куль­тет Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та.

В это вре­мя в уни­вер­си­те­те был ор­га­ни­зо­ван ли­те­ра­тур­но-фило­соф­ский кру­жок, в ко­то­ром Олег при­нял де­я­тель­ное уча­стие. Но за­ня­тий в уни­вер­си­те­те и ли­те­ра­тур­ном круж­ке ока­за­лось для него недо­ста­точ­но, он ис­кал, чем по­слу­жить лю­дям, и стал при­ни­мать са­мое ак­тив­ное уча­стие в борь­бе с бес­при­зор­но­стью. Оль­га Пет­ров­на очень бес­по­ко­и­лась за него, но, бу­дучи са­ма че­ло­ве­ком глу­бо­ко ре­ли­ги­оз­ным, не мог­ла про­ти­вить­ся хри­сти­ан­ско­му по­дви­гу сы­на. Она вос­пи­ты­ва­ла де­тей в по­кор­но­сти во­ле Бо­жи­ей.

«Что бы ни слу­чи­лось, — го­во­ри­ла она де­тям, — ни­ко­гда не за­бы­вай­те, что на все во­ля Бо­жия». С дет­ства она при­учи­ла их хо­дить в храм. Пе­ре­ехав в Моск­ву, они ста­ли при­хо­жа­на­ми хра­ма Гру­зин­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри, на­сто­я­те­лем ко­то­ро­го был свя­щен­ник Сер­гий Го­ло­ща­пов, че­ло­век вы­со­ко­об­ра­зо­ван­ный и пре­крас­ный про­по­вед­ник. Олег с сест­рой Оль­гой пе­ли на кли­ро­се, а млад­ший брат Ге­ор­гий был в хра­ме чте­цом и при­слу­жи­вал в ал­та­ре.

Ос­нов­ную часть при­хо­жан со­став­ля­ла мо­ло­дежь. Свеч­но­го ящи­ка в хра­ме не бы­ло, све­чи раз­да­ва­лись бес­плат­но. С та­рел­ка­ми для сбо­ра по­жерт­во­ва­ний по хра­му не хо­ди­ли, но у две­рей при вхо­де сто­я­ла боль­шая круж­ка, ку­да ве­ру­ю­щие мог­ли опу­стить свою леп­ту. Бо­го­слу­же­ния со­вер­ша­лись ис­то­во и стро­го по уста­ву. По­сле празд­нич­ных все­нощ­ных отец Сер­гий объ­яс­нял тек­сты Свя­щен­но­го Пи­са­ния, смысл празд­ни­ков и бо­го­слу­же­ния. По­сле празд­нич­ной ли­тур­гии устра­и­ва­лась об­щая тра­пе­за.

В 1926 го­ду Оль­га Пет­ров­на тя­же­ло за­бо­ле­ла. Оле­гу при­шлось уй­ти с 4-го кур­са уни­вер­си­те­та и по­сту­пить на ра­бо­ту де­ло­про­из­во­ди­те­лем в На­род­ный Ко­мис­са­ри­ат Про­све­ще­ния. В 1927 го­ду Оль­га Пет­ров­на скон­ча­лась. В том же го­ду Оле­га взя­ли на во­ен­ную служ­бу. Он был за­чис­лен в полк свя­зи. Слу­жа в ар­мии, Олег не скры­вал сво­ей ве­ры и хри­сти­ан­ских убеж­де­ний и все­гда, преж­де чем сесть за стол, про се­бя мо­лил­ся, а за­тем кре­стил­ся. Это бы­ло за­ме­че­но на­чаль­ством, и его по­са­ди­ли на пять су­ток на гаупт­вах­ту.

Окан­чи­вал Олег служ­бу в са­ни­тар­ном от­де­ле Мос­ков­ско­го во­ен­но­го окру­га. По воз­вра­ще­нии из ар­мии Олег стал по­се­щать Вы­со­ко­пет­ров­ский мо­на­стырь, на­сто­я­те­лем ко­то­ро­го был в то вре­мя ар­хи­епи­скоп Вар­фо­ло­мей (Ре­мов). Вла­ды­ка бла­го­сло­вил Оле­га об­ра­щать­ся для ру­ко­вод­ства в ду­хов­ной жиз­ни к ар­хи­манд­ри­ту Ни­ки­те (Ку­роч­ки­ну), на­сель­ни­ку Зо­си­мо­вой пу­сты­ни, че­ло­ве­ку, при­об­рет­ше­му дол­гим по­дви­гом ис­тин­ное сми­ре­ние и лю­бовь к лю­дям. Ле­том 1929 го­да храм в Пет­ров­ском мо­на­сты­ре был за­крыт и мо­на­хи пе­ре­шли в храм пре­по­доб­но­го Сер­гия на Боль­шой Дмит­ров­ке. С пе­ре­хо­дом в при­ход­ской храм мо­на­ше­ской бра­тии бо­го­слу­же­ния в нем ста­ли со­вер­шать­ся по мо­на­стыр­ско­му уста­ву. Здесь Олег при­нял твер­дое ре­ше­ние — всю жизнь свою по­свя­тить толь­ко Гос­по­ду, не раз­де­ляя и не сме­ши­вая сво­их ду­шев­ных устрем­ле­ний ни с чем зем­ным, встать на путь мо­на­ше­ско­го по­дви­га и ид­ти по нему до са­мой смер­ти. Гроз­ным пре­ду­пре­жде­ни­ем зву­ча­ли в его ду­ше сло­ва Гос­под­ни: ни­кто, воз­ло­жив­ший ру­ку свою на плуг и ози­ра­ю­щий­ся на­зад, не бла­го­на­де­жен для Цар­ствия Бо­жия (Лк.9,62).

4 но­яб­ря 1930 го­да Олег при­нял мо­на­ше­ский по­стриг с име­нем Фе­о­дор в честь пре­по­доб­но­го Фе­о­до­ра Сту­ди­та и был ру­ко­по­ло­жен в сан иеро­ди­а­ко­на ко хра­му пре­по­доб­но­го Сер­гия. В это вре­мя он жил в ма­лень­кой ком­нат­ке на ко­ло­кольне. В 1933 го­ду ху­дож­ни­ком Пав­лом Ко­ри­ным с него был на­пи­сан порт­рет — эс­киз к кар­тине «Русь ухо­дя­щая», на­зван­ный им «Мо­ло­дой мо­нах». При­няв мо­на­ше­ский по­стриг, он всей ду­шой устре­мил­ся ко Хри­сту и по­движ­ни­че­ской жиз­ни и, вос­при­ни­мая от­но­ше­ния с при­ход­ской об­щи­ной и зна­ко­мы­ми как име­ю­щие в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни че­ло­ве­че­ский, при­страст­ный ха­рак­тер, по­ста­рал­ся от­стра­нить­ся от них; не на­ру­шая за­по­ве­дей Хри­сто­вых, он стре­мил­ся от­сечь то, что бы­ло все­го лишь ду­шев­ным и зем­ным, что бы­ло уте­ши­тель­но, но не веч­но. Жи­вя сре­ди го­ро­да и лю­дей, он ушел как бы во внут­рен­нюю пу­сты­ню… чтобы, за­ка­лив­шись в по­дви­гах са­мо­огра­ни­че­ния, вер­нуть­ся в мир му­же­ствен­ным во­и­ном Хри­сто­вым и уже то­гда по­слу­жить вся­ко­му ближ­не­му — и лю­бя­ще­му, и нена­ви­дя­ще­му, и рав­но­душ­но­му. Та­кое его умо­на­стро­е­ние по­ро­ди­ло неко­то­рое непо­ни­ма­ние меж­ду ним и близ­ки­ми дру­зья­ми.

Сре­ди бра­тии Вы­со­ко­пет­ров­ско­го мо­на­сты­ря был в то вре­мя мо­ло­дой ар­хи­манд­рит Алек­сей (Сер­ге­ев). Он не лю­бил мо­на­ше­ско­го об­ра­за жиз­ни и не стре­мил­ся к ду­хов­но­му по­дви­гу. ОГПУ пред­ло­жи­ло ему со­труд­ни­че­ство, на что он дал со­гла­сие и стал вре­мя от вре­ме­ни со­став­лять спис­ки при­хо­жан и мо­на­хов и со­об­щать о них све­де­ния, необ­хо­ди­мые для их аре­ста. Все в мо­на­сты­ре, а так­же близ­кие к мо­на­сты­рю при­хо­жане зна­ли о его зло­ве­щей ро­ли и сто­ро­ни­лись его. В на­ча­ле 1933 го­да ар­хи­манд­рит Алек­сей по­дал в ОГПУ све­де­ния о том, что при хра­ме пре­по­доб­но­го Сер­гия со­зда­ны неле­галь­ный мо­на­стырь и Ду­хов­ная ака­де­мия, и во вре­мя след­ствия вы­сту­пил сви­де­те­лем об­ви­не­ния про­тив бра­тии и при­хо­жан Сер­ги­ев­ско­го хра­ма. Он по­ка­зал на след­ствии: «Сер­ги­ев­ская цер­ковь по су­ще­ству яв­ля­ет­ся неле­галь­ным мо­на­сты­рем, где груп­пи­ру­ют­ся контр­ре­во­лю­ци­он­ные ан­ти­со­вет­ские эле­мен­ты… Ру­ко­во­дя­щую роль в контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти неле­галь­но­го мо­на­сты­ря за­ни­ма­ют, кро­ме епи­ско­па Вар­фо­ло­мея (Ре­мо­ва)… (да­лее он пе­ре­чис­лил во­семь свя­щен­но­и­но­ков и сре­ди них иеро­ди­а­ко­на Фе­о­до­ра.). Контр­ре­во­лю­ци­он­ная де­я­тель­ность озна­чен­но­го неле­галь­но­го мо­на­сты­ря про­во­ди­лась в на­прав­ле­нии ак­тив­ной борь­бы с вла­стью пу­тем вер­бов­ки и об­ра­бот­ки в ан­ти­со­вет­ском ду­хе мо­ло­де­жи с це­лью со­зда­ния контр­ре­во­лю­ци­он­ных кад­ров тай­но­го мо­на­ше­ства в со­вет­ских учре­жде­ни­ях, пу­тем неле­галь­ных бо­го­слу­же­ний на квар­ти­рах с це­лью под­го­тов­ки пе­ре­хо­да в под­по­лье, ор­га­ни­за­ции неле­галь­ной ака­де­мии, ор­га­ни­за­ции неле­галь­ной по­мо­щи со­слан­ным за контр­ре­во­лю­ци­он­ную де­я­тель­ность цер­ков­ни­кам. Контр­ре­во­лю­ци­он­ная ор­га­ни­за­ция в про­цес­се де­я­тель­но­сти успе­ла об­ра­бо­тать в контр­ре­во­лю­ци­он­ном ду­хе мо­ло­дежь, за­вер­бо­вав в тай­ные по­слуш­ни­ки сле­ду­ю­щих лиц… (да­лее он пе­ре­чис­лил име­на че­тыр­на­дца­ти че­ло­век). Мо­ло­дежь об­ра­ба­ты­ва­лась та­ким спо­со­бом, чтобы не толь­ко ее ото­рвать от об­ще­ствен­ной жиз­ни и об­ще­ствен­ных ор­га­ни­за­ций, но и вну­ша­лась мысль, что об­ще­ствен­ные ор­га­ни­за­ции раз­вра­ща­ют мо­ло­дежь… Мо­на­сты­рем за­вер­бо­ва­но в тай­ное мо­на­ше­ство шесть­де­сят че­ло­век, фа­ми­лий всех не знаю, но неко­то­рые из них мне из­вест­ны… Мо­наш­ки ру­ко­во­ди­лись иеро­мо­на­ха­ми через еже­днев­ное пи­са­ние ра­пор­ти­чек-по­мыс­лов о по­все­днев­ной жиз­не­де­я­тель­но­сти, на ко­то­рые они по­лу­ча­ли от иеро­мо­на­хов ру­ко­во­дя­щие ука­за­ния. Ру­ко­во­дя­щую роль в контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти неле­галь­но­го мо­на­сты­ря вы­пол­нял вер­нув­ший­ся из ссыл­ки быв­ший князь Ши­рин­ский-Ших­ма­тов, ко­то­рый лич­но мне рас­ска­зы­вал о тво­ря­щих­ся ужа­сах и из­де­ва­тель­ствах над за­клю­чен­ны­ми, что он все­гда го­тов ве­сти борь­бу с нена­вист­ной ему со­вет­ской вла­стью. Я уча­стия в этой контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти не при­ни­мал, про­сто в си­лу слу­жеб­ных обя­зан­но­стей по мо­на­сты­рю при­шлось быть сви­де­те­лем озна­чен­ных контр­ре­во­лю­ци­он­ных дей­ствий, о чем чи­сто­сер­деч­но со­об­щаю».

28 мар­та 1933 го­да иеро­ди­а­кон Фе­о­дор был аре­сто­ван. Все­го по это­му «де­лу» бы­ло аре­сто­ва­но два­дцать че­ты­ре че­ло­ве­ка — свя­щен­но­слу­жи­те­лей и ми­рян. Сре­ди дру­гих был аре­сто­ван и иеро­мо­нах Ни­ко­ла (Ши­рин­ский-Ших­ма­тов).

1 ап­ре­ля 1933 го­да сле­до­ва­тель до­про­сил иеро­ди­а­ко­на Фе­о­до­ра. По­бе­се­до­вав с ним, он со­ста­вил про­то­кол от­ве­тов на ин­те­ре­су­ю­щие след­ствие во­про­сы. «Я, как быв­ший дво­ря­нин, не имея пер­спек­тив, ре­шил по­свя­тить свою жизнь слу­же­нию куль­ту. Слу­жа в Крас­ной ар­мии в 1927-1928 го­дах, я хо­дил в крас­но­ар­мей­ской одеж­де в цер­ковь и по­мо­гал в бо­го­слу­же­нии, чи­тая Еван­ге­лие, Псал­тирь и про­чее. По­сле окон­ча­ния служ­бы в Крас­ной ар­мии я пе­ре­шел в неле­галь­ный, быв­ший Пет­ров­ский, мо­на­стырь, ко­то­рый су­ще­ство­вал при церк­ви Сер­гия на Дмит­ров­ке. Мне из­вест­но, что в этом мо­на­сты­ре про­из­во­ди­лись тай­ные по­стри­ги в мо­на­хи и в мо­на­хи­ни. По­стри­га­лись лю­ди из чис­ла ве­ру­ю­щих — про­ве­рен­ных рев­ни­те­лей Церк­ви. Мне из­вест­ны два по­стри­га — Про­ко­фье­ва Гри­го­рия (Сер­гия) и Ни­ко­лы, слу­жа­ще­го свя­щен­ни­ком в се­ле Ни­коль­ском. Кро­ме тай­ных по­стри­гов при церк­ви Сер­гия на Дмит­ров­ке су­ще­ство­вал неле­галь­ный мо­на­стырь, ку­да со­би­ра­лись мо­на­хи и мо­наш­ки из раз­ных за­кры­тых мо­на­сты­рей. Ко­ли­че­ство со­би­ра­ю­щих­ся я ука­зать не мо­гу, но пред­по­ла­гаю, что их бы­ло бо­лее пя­ти­де­ся­ти. Неле­галь­ный мо­на­стырь, в ко­то­ром я со­сто­ял, был оза­бо­чен тем, чтобы под­го­тав­ли­вать ква­ли­фи­ци­ро­ван­ные кад­ры. По­ми­мо то­го, что я по­лу­чал опыт от ста­рых мо­на­хов, я ста­рал­ся по­лу­чить бо­го­слов­ское об­ра­зо­ва­ние. Мне из­вест­но, что при на­шем неле­галь­ном мо­на­сты­ре су­ще­ство­ва­ла неле­галь­ная ду­хов­ная ака­де­мия, пре­по­да­ва­те­ля­ми ко­то­рой бы­ли про­то­и­е­рей Смир­нов и про­фес­сор Чет­ве­ри­ков. У Смир­но­ва лич­но я про­слу­шал несколь­ко лек­ций, ко­то­рые он чи­тал у се­бя на ко­ло­кольне».

Про­чи­тав на­пи­сан­ное сле­до­ва­те­лем, отец Фе­о­дор на­пи­сал: «Со­дер­жа­ние дан­но­го про­то­ко­ла счи­таю НЕ со­от­вет­ству­ю­щим дей­стви­тель­но­сти». Сло­во «не» отец Фе­о­дор на­пи­сал боль­ши­ми бук­ва­ми и под­черк­нул жир­ной чер­той. На этом до­прос был за­кон­чен. И сколь­ко впо­след­ствии не до­пра­ши­вал его сле­до­ва­тель, отец Фе­о­дор от­ка­зал­ся да­вать ка­кие бы то ни бы­ло по­ка­за­ния, о чем сле­до­ва­тель вы­нуж­ден был сде­лать со­от­вет­ству­ю­щую за­пись. «Не ве­да­ют, что тво­рят», — го­во­рил о них впо­след­ствии отец Фе­о­дор, жа­лея их.

9 ап­ре­ля 1933 го­да след­ствие бы­ло за­кон­че­но и со­став­ле­но об­ви­ни­тель­ное за­клю­че­ние, в ко­то­ром, в част­но­сти, го­во­ри­лось: «ОГПУ ста­ло из­вест­но о су­ще­ство­ва­нии контр­ре­во­лю­ци­он­ной ор­га­ни­за­ции цер­ков­ни­ков… Прак­ти­че­ская контр­ре­во­лю­ци­он­ная ра­бо­та ор­га­ни­за­ции вы­ра­жа­лась: в на­саж­де­нии тай­ных мо­на­хов в со­вет­ских учре­жде­ни­ях, за­ни­ма­ю­щих­ся про­па­ган­дой контр­ре­во­лю­ци­он­ных идей и об­ра­бот­кой в ан­ти­со­вет­ском ду­хе слу­жа­щих, глав­ным об­ра­зом мо­ло­де­жи; в со­зда­нии неле­галь­ных мо­на­сты­рей, яв­ля­ю­щих­ся оча­га­ми раз­вер­ну­той ан­ти­со­вет­ской аги­та­ции сре­ди на­се­ле­ния; в со­зда­нии спе­ци­аль­ной неле­галь­ной ду­хов­ной ака­де­мии для под­го­тов­ки кад­ров контр­ре­во­лю­ци­он­но­го ак­ти­ва; в рас­про­стра­не­нии мо­нар­хи­че­ской ли­те­ра­ту­ры (до­ре­во­лю­ци­он­но­го из­да­ния) и со­зда­нии спе­ц­фон­да по­мо­щи ссыль­ным за контр­ре­во­лю­ци­он­ную де­я­тель­ность цер­ков­ни­кам».

27 ап­ре­ля 1933 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло иеро­ди­а­ко­на Фе­о­до­ра к трем го­дам за­клю­че­ния в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вой ла­герь. 7 мая он был от­прав­лен эта­пом в Но­во­си­бирск. Пе­ред эта­пом ему да­ли сви­да­ние с сест­рой. Он вы­шел к ней ра­дост­ный и бод­рый. Бла­го­дать Бо­жия да­ва­ла си­лы быть стой­ким и муд­рым; узы, ко­то­рые при­шлось пе­ре­но­сить ра­ди Хри­ста, не бы­ли омра­че­ны ма­ло­ду­ши­ем и тем бо­лее пре­да­тель­ством, и устро­я­ли мир­ное со­сто­я­ние ду­ха.

В мае 1934 го­да он был от­прав­лен во Вла­ди­во­сток, в 1-е от­де­ле­ние Даль­ла­га. Во вре­мя по­сад­ки за­клю­чен­ных на па­ро­ход у него от­ня­лись но­ги. Несмот­ря на же­сто­чай­шие по­бои, он не смог встать, и кон­вой вы­звал вра­ча. Осмот­рев его, врач убе­дил­ся, что пе­ред ним дей­стви­тель­но боль­ной, ко­то­ро­му нуж­на неот­лож­ная по­мощь.

Впо­след­ствии врач вы­яс­нил, что отец Фе­о­дор име­ет неза­кон­чен­ное ме­ди­цин­ское об­ра­зо­ва­ние, и взял его к се­бе по­мощ­ни­ком. Иеро­ди­а­ко­ну Фе­о­до­ру при­шлось ас­си­сти­ро­вать бо­лее чем при ста опе­ра­ци­ях ап­пен­ди­ци­та, уда­лять зу­бы и да­же при­ни­мать ро­ды, так как в ла­ге­ре, кро­ме вра­ча и иеро­ди­а­ко­на Фе­о­до­ра, ме­ди­цин­ско­го пер­со­на­ла не бы­ло. Же­лая как мож­но боль­ше при­не­сти поль­зы страж­ду­щим, он явил­ся для них вра­чом не толь­ко те­лес­ным, но и ду­хов­ным, укреп­ляя сло­вом боль­ных и уми­ра­ю­щих.

По­пав в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вой ла­герь, отец Фе­о­дор имел на­ме­ре­ние не со­об­щать о ме­сте сво­е­го на­хож­де­ния и ни­ко­му не пи­сать. Ему хо­те­лось на вре­мя за­клю­че­ния, ко­то­рое яви­лось для него по­дви­гом су­гу­бым, по­жить, по­ла­га­ясь толь­ко на Бо­га, не на­де­ясь ни на ма­те­ри­аль­ную по­мощь близ­ких лю­дей, ни на со­гре­ва­ю­щее ду­шу сло­во их под­держ­ки. В том во­ен­ном по­хо­де, в той войне про­тив ду­хов зло­бы под­не­бес­ной, ему бы­ли не нуж­ны ни из­лиш­ки одеж­ды, ни пи­щи, а толь­ко чи­стое серд­це и ду­ша, не пре­кло­ня­ю­ща­я­ся на грех, о спа­се­нии ко­то­рой во­ин­ство­ва­ли ан­ге­лы небес­ные. Но ко­гда ле­том 1934 го­да од­но из пи­сем чле­нов об­щи­ны до­стиг­ло до ла­ге­ря, где он на­хо­дил­ся, он пе­ре­ме­нил свое ре­ше­ние и от­ве­тил на него. В от­ве­тах он вез­де, ко­гда пи­сал сло­во «се­мья», имел в ви­ду об­щи­ну, с ко­то­рой был тес­но свя­зан по хра­му Гру­зин­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри. В это вре­мя его Оль­га ушла из об­щи­ны, по­чув­ство­вав по­треб­ность в ру­ко­вод­стве опыт­но­го ду­хов­ни­ка-мо­на­ха, и ста­ла окорм­лять­ся у свя­щен­но­и­но­ков Вы­со­пет­ров­ско­го мо­на­сты­ря; неко­то­рые из них, как на­при­мер схи­ар­хи­манд­рит Иг­на­тий (Ле­бе­дев), в то вре­мя еще не бы­ли аре­сто­ва­ны.

Иеро­ди­а­кон Фе­о­дор вер­нул­ся из ла­ге­ря, про­быв там пол­ных три го­да. Пер­вое вре­мя он жил в Его­рьев­ске, а за­тем пе­ре­ехал в Тверь.

При осво­бож­де­нии от­ца Фе­о­до­ра из за­клю­че­ния врач снаб­дил его до­ку­мен­та­ми и ха­рак­те­ри­сти­кой, в ко­то­рой от­ме­чал его ис­клю­чи­тель­ную доб­ро­со­вест­ность и ред­кие спо­соб­но­сти к ме­ди­цине, и при­ло­жил хо­да­тай­ство о предо­став­ле­нии ему воз­мож­но­сти за­кон­чить ме­ди­цин­ское об­ра­зо­ва­ние. Нуж­но бы­ло ре­шить во­прос: вос­поль­зо­вать­ся ли эти­ми до­ку­мен­та­ми и стать вра­чом те­лес­ным или ид­ти даль­ше по тес­но­му и скорб­но­му пу­ти свя­щен­но­и­но­ка, ко­то­рый в то вре­мя неиз­беж­но вел на гол­го­фу. Его ду­хов­ный отец и вос­при­ем­ник при по­стри­ге ар­хи­манд­рит Ни­ки­та, ко­то­рый в то вре­мя вер­нул­ся из ссыл­ки, предо­ста­вил ему са­мо­му сво­бод­но ре­шить этот во­прос. Отец Фе­о­дор об­ра­тил­ся за со­ве­том к сест­ре: «А как ты ду­ма­ешь, что ты по­со­ве­ту­ешь де­лать?» Оль­га ста­ла мо­лить­ся пе­ред Ка­зан­ской ико­ной Бо­жи­ей Ма­те­ри, ко­то­рой бла­го­сло­ви­ла их мать, и вдруг слов­но го­лос яс­но услы­ша­ла: «Взем­ший­ся за ора­ло да не зрит вспять». Она по­вто­ри­ла эти сло­ва вслух. Отец Фе­о­дор вни­ма­тель­но вы­слу­шал их и, крот­ко улыб­нув­шись, ска­зал: «Спа­си­бо те­бе, од­на толь­ко ты ме­ня под­дер­жа­ла, мне так это бы­ло нуж­но».

По­сле это­го он уже не со­мне­вал­ся в вы­бо­ре пу­ти и по­шел в пат­ри­ар­хию, за­явив, что хо­чет слу­жить и при­нять свя­щен­ство. Свя­щен­но­на­ча­лие на­пра­ви­ло его иеро­ди­а­ко­ном в боль­шое се­ло Амель­фи­но Во­ло­ко­лам­ско­го рай­о­на Мос­ков­ской об­ла­сти в по­мощь ста­ро­му про­то­и­е­рею. Тот был вна­ча­ле недо­во­лен его по­яв­ле­ни­ем и го­во­рил, что ему диа­ко­на не нуж­но, так как в хра­ме ма­ло до­хо­да. Впо­след­ствии он по­лю­бил от­ца Фе­о­до­ра, как род­но­го сы­на. Сво­ей кро­то­стью, скром­но­стью и пол­ной нес­тя­жа­тель­но­стью отец Фе­о­дор су­мел по­бе­дить недоб­ро­же­ла­тель­ное от­но­ше­ние к се­бе. Свя­щен­ник жил вдво­ем с су­пру­гой, де­тей у них не бы­ло, он стра­дал стра­стью ви­но­пи­тия, и де­ло до­хо­ди­ло до за­по­ев. Ко­гда он при­хо­дил в храм в непо­доб­ном со­сто­я­нии, отец Фе­о­дор крот­ко уго­ва­ри­вал его при­лечь на лав­ке в ал­та­ре. За­тем вы­хо­дил к на­ро­ду и го­во­рил: «Бра­тья и сест­ры, по­мо­ли­тесь, наш ба­тюш­ка очень за­бо­лел, слу­жить не смо­жет, рас­хо­ди­тесь с ми­ром по до­мам до сле­ду­ю­ще­го вос­кре­се­нья». И так бы­ва­ло не раз. За­тем свя­щен­ник был со­слан, а храм за­крыт. Отец Фе­о­дор по­чти до са­мо­го сво­е­го аре­ста ма­те­ри­аль­но под­дер­жи­вал су­пру­гу свя­щен­ни­ка.

12 мая 1937 го­да ото­шел ко Гос­по­ду ду­хов­ник и на­став­ник от­ца Фе­о­до­ра ар­хи­манд­рит Ни­ки­та, слу­жив­ший в хра­ме се­ла Ива­нов­ско­го непо­да­ле­ку от Во­ло­ко­лам­ска. Смерть ду­хов­ни­ка ста­ла боль­шой по­те­рей для от­ца Фе­о­до­ра, и он го­во­рил: «Я го­тов еще раз пе­ре­жить за­клю­че­ние, лишь бы был жив ба­тюш­ка».

При­хо­жане хра­ма в се­ле Ива­нов­ском пред­ло­жи­ли от­цу Фе­о­до­ру за­нять ме­сто по­чив­ше­го свя­щен­ни­ка, на что он дал свое со­гла­сие. По­сле это­го отец Фе­о­дор и пред­се­да­тель цер­ков­но­го со­ве­та от­пра­ви­лись в Моск­ву к ар­хи­епи­ско­пу Сер­гию (Вос­кре­сен­ско­му) с хо­да­тай­ством о ру­ко­по­ло­же­нии иеро­ди­а­ко­на Фе­о­до­ра в сан свя­щен­ни­ка ко хра­му му­че­ни­ка Иоан­на Во­и­на в се­ле Ива­нов­ском.

Ар­хи­епи­скоп Сер­гий хо­да­тай­ство удо­вле­тво­рил, ру­ко­по­ло­жив иеро­ди­а­ко­на Фе­о­до­ра в сан иеро­мо­на­ха. Ру­ко­по­ло­же­ние со­сто­я­лось в хра­ме апо­сто­лов Пет­ра и Пав­ла на Пре­об­ра­жен­ской пло­ща­ди в Москве. Первую свою служ­бу иеро­мо­нах Фе­о­дор со­вер­шил на со­ро­ко­вой день по­сле кон­чи­ны ар­хи­манд­ри­та Ни­ки­ты.

С ве­ли­кой рев­но­стью и са­мо­от­вер­жен­но­стью ис­пол­нял отец Фе­о­дор свои пас­тыр­ские обя­зан­но­сти. Ко­гда нуж­но бы­ло при­ча­стить боль­но­го, он от­прав­лял­ся из до­ма в лю­бую по­го­ду — в дождь, в силь­ный мо­роз и в рас­пу­ти­цу, идя по топ­кой от гря­зи до­ро­ге. Де­нег за тре­бы он не брал, а ко­гда ви­дел ни­ще­ту, то сам по ме­ре воз­мож­но­сти ста­рал­ся по­мочь. Сво­им усер­ди­ем и ми­ло­сер­ди­ем он стя­жал лю­бовь всех сво­их при­хо­жан.

В это вре­мя вла­сти за­кры­ва­ли хра­мы, тре­буя упла­ты непо­силь­ных на­ло­гов. Ес­ли свя­щен­ник не мог за­пла­тить, то вла­сти ли­ша­ли его ре­ги­стра­ции, а зна­чит и воз­мож­но­сти слу­жить, а храм за­кры­ва­ли. Так про­изо­шло и с иеро­мо­на­хом Фе­о­до­ром. Он не смог упла­тить на­лог, и храм в се­ле Ива­нов­ском был за­крыт. То­гда ста­ро­ста Тро­иц­ко­го хра­ма в се­ле Яз­ви­ще, Ма­рия Ва­си­льев­на, про­да­ла ко­ро­ву и ло­шадь и упла­ти­ла на­лог за свя­щен­ни­ка. Он сно­ва стал слу­жить, но уже в се­ле Яз­ви­ще, где неза­дол­го до это­го был аре­сто­ван на­сто­я­тель хра­ма — про­то­и­е­рей Вла­ди­мир Мед­ве­дюк.

Иеро­мо­нах Фе­о­дор про­слу­жил здесь око­ло го­да, так же рев­ност­но ис­пол­няя свои пас­тыр­ские обя­зан­но­сти. В де­каб­ре 1940 го­да вла­сти по­тре­бо­ва­ли от него со­брать и упла­тить за­ве­до­мо за­вы­шен­ную сум­му на­ло­га. Средств у свя­щен­ни­ка не бы­ло, и де­ло пе­ре­да­ли в суд, ку­да он был вско­ре вы­зван и где его встре­ти­ли пред­ста­ви­те­ли вла­стей.

— Вот что, — ска­зал один из них, — бу­дем го­во­рить пря­мо. Мы те­бе зла не же­ла­ем, ты еще мо­ло­дой, мо­жет быть, опом­нишь­ся. Да­дим те­бе та­кой хо­ро­ший при­ход, что все­гда бу­дешь сыт. На­лог с те­бя бу­дет снят во­все. За это с те­бя по­тре­бу­ет­ся очень немно­го: под­пи­ши вот эту бу­маж­ку, что ко­гда бу­дешь слу­жить на этом при­хо­де, то бу­дешь дер­жать нас в кур­се дел и за­пи­сы­вать на­блю­де­ния о сво­их при­хо­жа­нах. Вни­ма­тель­но смот­ри, что там де­ла­ет­ся, и пе­ре­да­вай нам.

Вы­слу­шав пред­ло­же­ние, отец Фе­о­дор встал во весь свой вы­со­кий рост и рез­ко от­ве­тил:

— Я не вос­пи­тан до­нос­чи­ком!

В от­вет на это один из них вы­рвал из его рук пас­порт, разо­рвал и с нена­ви­стью за­кри­чал:

— Ах, ты от­ка­зы­ва­ешь­ся! Ну, так ни­где боль­ше и ни­ко­гда не бу­дешь слу­жить! Вон из Мос­ков­ской об­ла­сти!

Все эти угро­зы со­про­вож­да­лись непри­стой­ной бра­нью. За­тем от­цу Фе­о­до­ру был вы­дан пас­порт с по­мет­кой, за­пре­ща­ю­щей ему про­жи­ва­ние в Мос­ков­ской об­ла­сти как че­ло­ве­ку, от­бы­вав­ше­му срок в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вых ла­ге­рях.

Иеро­мо­нах Фе­о­дор уехал в се­ло За­ви­до­во Твер­ской об­ла­сти, где снял ма­лень­кую ком­на­ту. Но боль­шей ча­стью он бы­вал в Москве у сво­их ду­хов­ных де­тей или за го­ро­дом у сест­ры Оль­ги в по­сел­ке Вост­ря­ко­во, где ей при­над­ле­жа­ла по­ло­ви­на до­ма, со­сто­яв­шая из трех ком­нат.

22 июня 1941 го­да на­ча­лась Ве­ли­кая Оте­че­ствен­ная вой­на. Въезд и вы­езд из Моск­вы сра­зу стал за­труд­нен, вез­де про­ве­ря­лись до­ку­мен­ты, уча­сти­лись аре­сты. С боль­шим тру­дом отец Фе­о­дор до­брал­ся до до­ма сест­ры в Вост­ря­ко­ве и ска­зал ей:

— Я узнал, что игу­ме­на Мит­ро­фа­на аре­сто­ва­ли, зна­чит, и ме­ня долж­ны ско­ро взять. Ты зна­ешь, как я те­бя люб­лю, как ты мне близ­ка по ду­ху и до­ро­га! Я по­ни­маю, ка­кой опас­но­сти я те­бя под­вер­гаю, но все-та­ки, несмот­ря на это, про­шу те­бя, поз­воль мне по­жить у те­бя неко­то­рое вре­мя, чтобы под­го­то­вить­ся к смер­ти. Я знаю, что ме­ня ско­ро возь­мут, и знаю, что вто­рой раз я уже не смо­гу пе­ре­жить то, что пе­ре­жил. Мож­но я по­жи­ву здесь так, чтобы об этом ни­кто не знал, да­же со­се­ди?

— За­чем ты ме­ня спра­ши­ва­ешь об этом, ко­гда зна­ешь, что мой дом все­гда яв­ля­ет­ся тво­им до­мом? — от­ве­ти­ла сест­ра.

Отец Фе­о­дор по­се­лил­ся в ма­лень­кой ком­на­те, став­шей его ке­льей. Уез­жая в Моск­ву на несколь­ко дней, сест­ра снаб­жа­ла его про­дук­та­ми, это бы­ли хлеб и во­да, так как от все­го дру­го­го он от­ка­зал­ся, и ве­ша­ла на на­руж­ную дверь за­мок, что долж­но бы­ло по­ка­зы­вать, что в до­ме ни­ко­го нет. В ти­шине и уеди­не­нии отец Фе­о­дор су­ро­во по­стил­ся и мно­го мо­лил­ся, го­то­вясь к смер­ти.

Неза­дол­го пе­ред этим по­след­ним при­ез­дом от­ца Фе­о­до­ра к сест­ре его по­се­ти­ла в Вост­ря­ко­ве од­на из его ду­хов­ных до­че­рей, по­стри­жен­ная им в мо­на­хи­ни, у ко­то­рой он ча­сто на­хо­дил при­ют, ко­гда бы­вал в Москве. Вско­ре по­сле ви­зи­та к свя­щен­ни­ку ее аре­сто­ва­ли и при обыс­ке на­шли в сум­ке же­лез­но­до­рож­ный би­лет с ука­за­ни­ем стан­ции, где жи­ла сест­ра от­ца Фе­о­до­ра. За­тем бы­ли аре­сто­ва­ны еще три ду­хов­ные до­че­ри от­ца Фе­о­до­ра. В са­мый день на­ча­ла вой­ны, 22 июня, вла­сти вы­пи­са­ли ор­дер на арест иеро­мо­на­ха Фе­о­до­ра, пред­по­ла­гая предъ­явить ему об­ви­не­ние в том, что он «яв­ля­ет­ся од­ним из ру­ко­во­ди­те­лей ан­ти­со­вет­ской под­поль­ной ор­га­ни­за­ции цер­ков­ни­ков… уста­нав­ли­ва­ет ши­ро­кие свя­зи с ан­ти­со­вет­ски на­стро­ен­ны­ми цер­ков­ни­ка­ми в Москве и Мос­ков­ской об­ла­сти… со­здал в Москве пять до­маш­них церк­вей на квар­ти­рах ак­тив­ных участ­ниц ор­га­ни­за­ции: Да­вы­до­вой, Соль­ди­ной, Гро­ше­вой и Афа­на­со­вой…»

В те­че­ние двух недель вла­сти не мог­ли най­ти от­ца Фе­о­до­ра и аре­сто­ва­ли его толь­ко 8 июля 1941 го­да. Про­изо­шло это так. Око­ло две­на­дца­ти ча­сов но­чи раз­дал­ся стук в дверь. В эту ночь Оль­га Пав­лов­на бы­ла до­ма. Отец Фе­о­дор уже лег спать, но еще не уснул и слы­шал этот стук. Сест­ра по­до­шла к нему и ти­хо ска­за­ла: «Это, на­вер­ное, при­шла ми­ли­ция с про­вер­кой».

В до­ме был про­пи­сан под ви­дом му­жа Оль­ги Пав­лов­ны их дво­ю­род­ный брат, млад­ший сын про­фес­со­ра Неча­е­ва. Вый­дя на ве­ран­ду с до­мо­вой кни­гой в ру­ках, Оль­га Пав­лов­на уви­де­ла че­ты­рех че­ло­век, из них двое бы­ли оде­ты в сол­дат­скую фор­му. Она про­тя­ну­ла им до­мо­вую кни­гу и ска­за­ла:

— Вот, ви­ди­те, здесь все в по­ряд­ке, вот за­пи­са­на я, а вот мой муж. Он толь­ко недав­но при­е­хал из Моск­вы с ра­бо­ты, очень устал и сра­зу лег спать, по­жа­луй­ста, не бес­по­кой­те его.

— Нет, мы долж­ны вой­ти, за­жги­те свет, — ска­за­ли они. Вой­дя в ком­на­ту, она на­ча­ла за­жи­гать ке­ро­си­но­вую лам­пу, ру­ки у нее неволь­но за­дро­жа­ли, на что они сра­зу об­ра­ти­ли вни­ма­ние.

— Бе­ри лам­пу и ве­ди нас на чер­дак, — при­ка­за­ли они. Оль­га Пав­лов­на взя­ла лам­пу и по­шла впе­ред. Двое со­труд­ни­ков НКВД по­шли за нею, а двое оста­лись вни­зу.

— Не на­до, здесь он! — за­кри­чал один из остав­ших­ся.

Все вер­ну­лись в ком­на­ту, и Оль­га Пав­лов­на уви­де­ла, что в ке­лье от­ца Фе­о­до­ра око­ло его кро­ва­ти сто­ят двое во­ен­ных и рас­тал­ки­ва­ют его. Ко­гда он встал во весь рост, они неволь­но от­сту­пи­ли. Он сто­ял пе­ред ни­ми свет­лый, в бе­лом под­ряс­ни­ке, с очень блед­ным, но спо­кой­ным ли­цом, крайне ис­ху­дав­ший за вре­мя сво­е­го за­твор­ни­че­ства и пост­ни­че­ства.

По­вер­нув­шись к Оль­ге Пав­ловне, один из со­труд­ни­ков НКВД вы­хва­тил ре­воль­вер и, на­пра­вив на нее, за­кри­чал:

— А ты еще укры­ва­тель­ством за­ни­ма­ешь­ся! Зна­ешь, как по во­ен­но­му вре­ме­ни от­ве­тишь за это?!

Но Оль­га Пав­лов­на не ис­пу­га­лась и за­кри­ча­ла на них:

— Как?! вы от­ни­ма­е­те у ме­ня мо­е­го род­но­го бра­та, да еще сме­е­те на ме­ня кри­чать?! Что же, я не имею пра­ва при­ни­мать его у се­бя, ес­ли я ему обя­за­на всем… да­же сво­им об­ра­зо­ва­ни­ем?!

По­сле этих слов со­труд­ник НКВД опу­стил ре­воль­вер, а дру­гой, об­ра­тив­шись к от­цу Фе­о­до­ру, вы­крик­нул:

— Ах ты!., сколь­ко я ма­шин за­го­нял, разыс­ки­вая те­бя!

За­тем они ста­ли обыс­ки­вать от­ца Фе­о­до­ра; вы­во­ра­чи­вая кар­ма­ны, они на­шли у него ис­пи­сан­ный мел­ким по­чер­ком ли­сток бу­ма­ги. Отец Фе­о­дор вы­рвал у них из рук этот ли­сток и на их гла­зах разо­рвал его на мел­кие клоч­ки и, рас­ки­дав по по­лу, ска­зал:

— Это вам нель­зя чи­тать, это пе­ре­жи­ва­ния че­ло­ве­ка, ко­то­рые, кро­ме ме­ня, ни­кто не дол­жен знать.

Со­труд­ни­ки НКВД при­шли в ярость и вы­хва­ти­ли ре­воль­ве­ры. Оль­га Пав­лов­на ста­ла их успо­ка­и­вать и уве­ще­вать, что это ис­по­ведь, ко­то­рую свя­щен­ник обя­зан со­хра­нить в тайне.

Они по­про­си­ли ее вый­ти из ком­на­ты, так как ре­ши­ли при­сту­пить к лич­но­му обыс­ку и раз­деть свя­щен­ни­ка до­на­га. Пе­ред ухо­дом Оль­ги Пав­лов­ны отец Фе­о­дор ти­хо ска­зал ей:

— Ты ни­че­го не зна­ешь.

Обыс­кав свя­щен­ни­ка, они раз­ре­ши­ли ему одеть­ся. Оль­га Пав­лов­на во­шла в ком­на­ту, и на­чал­ся обыск до­ма, ко­то­рый про­дол­жал­ся до пя­ти ча­сов утра. Со­труд­ни­ки НКВД пе­ре­ли­сты­ва­ли и тряс­ли каж­дую кни­гу.

— Вот сколь­ко икон по­на­ве­си­ли, моя мать дав­но вы­бро­си­ла из сво­ей ха­ты все ико­ны, хоть и ста­рая уже, — ска­зал один из офи­це­ров НКВД. Отец Фе­о­дор ска­зал на это:

— Ну что же, оста­ет­ся ее толь­ко по­жа­леть, что на ста­ро­сти лет она по­те­ря­ла ра­зум.

Это услы­шал со­труд­ник НКВД и, пе­ре­хва­тив со­чув­ству­ю­щие взгля­ды мо­ло­дых сол­дат, об­ра­щен­ные на свя­щен­ни­ка, с яро­стью за­кри­чал:

— Ты что тут про­па­ган­дой за­ни­ма­ешь­ся! Как сме­ешь еще раз­го­ва­ри­вать!

Отец Фе­о­дор на это спо­кой­но от­ве­тил:

—Я не раз­го­ва­ри­ваю, а от­ве­чаю на то, что вы го­во­ри­те.

Они ста­ли обыс­ки­вать ниж­ние ящи­ки книж­но­го шка­фа. В од­ном из них хра­нил­ся в фу­тля­ре на­перс­ный де­ре­вян­ный крест с рас­пя­ти­ем из зо­ло­та. Он при­над­ле­жал дру­гу от­ца Фе­о­до­ра иеро­мо­на­ху Кос­ме, ко­то­рый пе­ред тем как от­пра­вить­ся в ссыл­ку, от­дал его Оль­ге Пав­ловне на хра­не­ние. Уви­дев крест, со­труд­ник НКВД, не го­во­ря ни сло­ва, по­ло­жил его кар­ман и про­тя­нул ру­ку к се­реб­ря­ной да­ро­хра­ни­тель­ни­це, сто­яв­шей на сто­ли­ке у ок­на ря­дом с кро­ва­тью от­ца Фе­о­до­ра. За­ме­тив это дви­же­ние, отец Фе­о­дор ре­ши­тель­но ска­зал:

— К это­му вы не сме­е­те при­ка­сать­ся, это Свя­тые Да­ры!

Он ска­зал это та­ким ре­ши­тель­ным то­ном, что ру­ка то­го неволь­но опу­сти­лась.

За­тем они пе­ре­шли в ком­на­ту Оль­ги Пав­лов­ны и ста­ли что-то ис­кать в сто­яв­шем под об­ра­за­ми шкаф­чи­ке. На его верх­ней пол­ке они уви­де­ли ма­лень­кий зо­ло­той кре­стик, ко­то­рый Оль­га Пав­лов­на не но­си­ла из-за то­го, что обо­рва­лась це­поч­ка. К нему уже про­тя­ну­лась ру­ка, но она су­ро­во ска­за­ла, что в этом шка­фу все ве­щи при­над­ле­жат ей, и они пре­кра­ти­ли обыск и рас­хи­ще­ние.

За­тем они вы­ве­ли иеро­мо­на­ха Фе­о­до­ра на ве­ран­ду и ста­ли осмат­ри­вать со­дер­жи­мое шка­фа, от­ку­да вы­ну­ли и за­бра­ли все фо­то­гра­фии, все пись­ма от­ца Фе­о­до­ра из за­клю­че­ния, за­ри­сов­ки, сде­лан­ные им в ла­ге­ре, его сту­ден­че­скую фо­то­гра­фию, две фо­то­гра­фии от­ца Кос­мы. В шка­фу на­хо­ди­лись так­же раз­ные порт­ре­ты со­вер­шен­но незна­ко­мых Оль­ге Пав­ловне лю­дей. Она объ­яс­ни­ла им, что изу­ча­ла фо­то­ре­тушь и этим под­ра­ба­ты­ва­ла, но они все же вы­та­щи­ли все порт­ре­ты и по­ло­жи­ли на боль­шой стол, за ко­то­рым си­дел отец Фе­о­дор. Оль­га Пав­лов­на уви­де­ла в ру­ках со­труд­ни­ка НКВД, нес­ше­го эти порт­ре­ты, боль­шой кон­верт оран­же­во­го цве­та, ко­то­ро­го у них рань­ше не бы­ло. Со­труд­ник НКВД с от­вра­ти­тель­ной усмеш­кой вы­нул из него порт­рет Гит­ле­ра с немец­кой над­пи­сью.

— А что это та­кое? — спро­сил один из них от­ца Фе­о­до­ра.

— Я не знаю и ни­ко­гда в жиз­ни это­го не ви­дел.

Оль­га Пав­лов­на по­ня­ла, что они ре­ши­ли устро­ить про­во­ка­цию и, не най­дя при обыс­ке ни­че­го предо­су­ди­тель­но­го, под­су­ну­ли этот кон­верт.

Сест­ра пред­ло­жи­ла от­цу Фе­о­до­ру по­кор­мить его, но он от­ка­зал­ся и по­про­сил их, чтобы ему да­ли воз­мож­ность по­мо­лить­ся пе­ред ухо­дом.

— Толь­ко смот­ри, чтобы это недол­го бы­ло, — со­гла­си­лись они. Но вско­ре, со­брав­шись все в од­ну ком­на­ту в до­ме, гру­бо ска­за­ли:

— Ну, со­би­рай­ся, ше­ве­лись, пой­дем!

Оль­га Пав­лов­на в от­вет ре­ши­тель­но за­яви­ла, что они обя­за­ны вы­пол­нить дан­ное обе­ща­ние и поз­во­лить бра­ту по­мо­лить­ся. Они нехо­тя со­гла­си­лись, но при­ба­ви­ли:

— Толь­ко по-быст­ро­му.

Отец Фе­о­дор на­дел по­лу­ман­тию и от­слу­жил в ком­на­те мо­ле­бен пе­ред Ка­зан­ской ико­ной Бо­жи­ей Ма­те­ри, пе­ред ко­то­рой ко­гда-то Оль­га Пав­лов­на мо­ли­лась, чтобы дать от­вет на во­про­ше­ние бра­та, по ка­ко­му пу­ти ид­ти. Две­ри в этой ком­на­те не бы­ло, и со­труд­ни­ки НКВД на­блю­да­ли за ним из со­сед­ней ком­на­ты.

По­мо­лив­шись, отец Фе­о­дор по­до­шел к пла­тя­но­му шка­фу, до­стал из него свою зим­нюю ват­ную ря­су, ску­фью, ко­то­рые хра­ни­лись у Оль­ги Пав­лов­ны, так как ему все вре­мя при­хо­ди­лось ез­дить в штат­ском, чтобы не под­во­дить лю­дей, у ко­то­рых он бы­вал, и на­дел. При ви­де это­го один из со­труд­ни­ков НКВД за­кри­чал:

— Это еще что за мас­ка­рад?

На это отец Фе­о­дор с до­сто­ин­ством спо­кой­но от­ве­тил:

— Это не мас­ка­рад, я счаст­лив, что мо­гу на­ко­нец на­деть одеж­ду мне по­до­ба­ю­щую.

За­тем он по­до­шел по­про­щать­ся с сест­рой, ко­то­рая в это вре­мя горь­ко за­пла­ка­ла, по­це­ло­вал ее и ска­зал:

— Глу­пень­кая, ну что ты пла­чешь, ра­до­вать­ся на­до, а не пла­кать!

Услы­шав эти сло­ва, она от­кры­ла гла­за и уви­де­ла пе­ред со­бой свет­лое, со­вер­шен­но пре­об­ра­жен­ное, си­я­ю­щее ра­до­стью его ли­цо.

От­ца Фе­о­до­ра вы­ве­ли из до­ма, пе­ред крыль­цом сто­я­ла лег­ко­вая ма­ши­на. Преж­де чем сесть в нее, он обер­нул­ся, пе­ре­кре­стил ши­ро­ким кре­стом сест­ру и весь дом, по­том сел в ма­ши­ну и был уве­зен в тюрь­му.

До­про­сы на­ча­лись на сле­ду­ю­щий день по­сле аре­ста.

— За ка­кие пре­ступ­ле­ния вы бы­ли аре­сто­ва­ны ор­га­на­ми ОГПУ в 1933 го­ду? — спро­сил сле­до­ва­тель.

— В 1933 го­ду я был аре­сто­ван по об­ви­не­нию в при­над­леж­но­сти к цер­ков­ной груп­пи­ров­ке. Но ви­нов­ным се­бя в предъ­яв­лен­ном мне об­ви­не­нии я не при­знал, — от­ве­тил иеро­мо­нах Фе­о­дор.

— Кто, кро­ме вас, в 1933 го­ду был при­вле­чен к су­деб­ной от­вет­ствен­но­сти из чис­ла ва­ших со­общ­ни­ков в ан­ти­со­вет­ской цер­ков­ной груп­пи­ров­ке?

— Как на след­ствии, так и на су­де мне не бы­ли предъ­яв­ле­ны ма­те­ри­а­лы об­ви­не­ния, а по­это­му я аб­со­лют­но не знаю, кто при­вле­кал­ся вме­сте со мной и бы­ли ли та­ко­го ро­да при­вле­че­ния.

— Чем вы за­ни­ма­лись в За­ви­до­ве и на ка­кие сред­ства жи­ли?

— В пе­ри­од сво­е­го про­жи­ва­ния в За­ви­до­ве я вы­ез­жал к сво­ей сест­ре и по­лу­чал у нее чер­теж­но-ху­до­же­ствен­ную ра­бо­ту. Несколь­ко раз я ез­дил в Во­ло­ко­лам­ский рай­он, где я про­жи­вал по несколь­ку дней у сво­их зна­ко­мых в се­лах Гря­ды, Амель­фи­но, Лы­со­во и в са­мом Во­ло­ко­лам­ске. Мои зна­ко­мые под­дер­жи­ва­ли ме­ня ма­те­ри­аль­но.

— На­зо­ви­те ва­ших зна­ко­мых, у ко­то­рых вы оста­нав­ли­ва­лись в се­лах Во­ло­ко­лам­ско­го рай­о­на и в Во­ло­ко­лам­ске по­сле то­го, как вам бы­ло за­пре­ще­но пре­бы­ва­ние в Мос­ков­ской об­ла­сти.

— Я счи­таю невоз­мож­ным на­зы­вать этих лю­дей и впу­ты­вать их в свое след­ствен­ное де­ло и по­это­му на­зы­вать их не хо­чу.

— Несмот­ря на то, что вы раз­об­ла­че­ны как враг на­ро­да и со­вет­ской вла­сти, вы вме­сто от­кро­вен­ных при­зна­ний сво­ей ви­ны ре­ши­ли след­ствию ока­зы­вать со­про­тив­ле­ние. Мы пре­ду­пре­жда­ем вас, что это бес­по­лез­ная за­тея, так как вы бу­де­те раз­об­ла­че­ны.

За­тем до­прос был пре­рван, по-ви­ди­мо­му, бы­ли при­ме­не­ны пыт­ки, по­сле че­го сле­до­ва­тель спро­сил:

— Со­сто­я­ли ли вы на уче­те как во­ен­но­обя­зан­ный?

— До де­каб­ря 1940 го­да, а за­тем с во­ен­но­го уче­та я был снят по бо­лез­ни. В де­каб­ре в За­ви­до­ве я про­хо­дил пе­ре­учет и был при­знан год­ным к несе­нию нестро­е­вой служ­бы, и мне был вы­дан на ру­ки во­ен­ный би­лет, ко­то­рый ото­бра­ли во вре­мя обыс­ка и аре­ста.

— Вам бы­ло из­вест­но, что со­глас­но ука­зу Пре­зи­ди­у­ма Вер­хов­но­го Со­ве­та Со­ю­за СССР 1905 год, в ко­то­ром вы ро­ди­лись, мо­би­ли­зу­ет­ся на вой­ну с фа­шист­ской Гер­ма­ни­ей?

— Да, это мне из­вест­но бы­ло.

— Яви­лись ли вы в во­ен­ко­мат, в ко­то­ром со­сто­я­ли на уче­те как во­ен­но­обя­зан­ный?

— Нет, не явил­ся.

— Зна­чит, вы укло­ни­лись от мо­би­ли­за­ции и служ­бы в Крас­ной ар­мии и ста­ли де­зер­ти­ром?

— Жи­вя в За­ви­до­ве до 24 июня 1941 го­да, я ни­ка­ко­го мо­би­ли­за­ци­он­но­го лист­ка не по­лу­чил и по­это­му вы­ехал в го­род Во­ло­ко­ламск, до­го­во­рив­шись со сво­ей хо­зяй­кой, что в слу­чае вы­зо­ва ме­ня по мо­би­ли­за­ции в во­ен­ко­мат она мне об этом со­об­щит.

— Со­об­щи­ли ли вы в мест­ный во­ен­ко­мат, на уче­те ко­то­ро­го со­сто­и­те как во­ен­но­обя­зан­ный, ку­да и по ка­ким де­лам вы вы­ез­жа­е­те?

— Нет, та­ко­го со­об­ще­ния я не сде­лал.

— Зна­чит, зная, что ваш год под­ле­жит мо­би­ли­за­ции и что вы, мо­жет быть, бу­де­те так­же мо­би­ли­зо­ва­ны, вы без раз­ре­ше­ния во­ен­ко­ма­та уеха­ли с преж­не­го ме­ста жи­тель­ства, пра­виль­нее го­во­ря, де­зер­ти­ро­ва­ли от во­ен­ной служ­бы в во­ен­ное вре­мя?

— Зло­го умыс­ла у ме­ня не бы­ло, и по­это­му де­зер­ти­ром я се­бя не счи­таю.

— Как вы мо­же­те так на­халь­но врать, от­ри­цая свое де­зер­тир­ство? Ведь мо­би­ли­за­ция на­ча­лась 23 июня, а вы из За­ви­до­ва уеха­ли 24 июня 1941 го­да. Раз­ве это не де­зер­тир­ство?

— Я от­ри­цаю свое умыш­лен­ное укло­не­ние от служ­бы в Крас­ной ар­мии. Уез­жая из За­ви­до­ва на несколь­ко дней, я пред­по­ла­гал вер­нуть­ся, но, при­е­хав в Во­ло­ко­ламск, не мог вы­ехать из-за со­здав­ших­ся труд­но­стей.

— Ку­да вы вы­еха­ли из Во­ло­ко­лам­ска?

— Из Во­ло­ко­лам­ска я вы­ехал в го­род Ка­ши­ру.

— Сколь­ко вре­ме­ни вы про­жи­ли в Ка­ши­ре?

— В Ка­ши­ре я был толь­ко один день — 27 чис­ла. Из Ка­ши­ры уехал к сво­ей сест­ре Оль­ге Пав­ловне Бо­го­яв­лен­ской, про­жи­ва­ю­щей в Вост­ря­ко­во. 29 июня 1941 го­да я при­был в Моск­ву и пы­тал­ся до­стать би­лет на про­езд в За­ви­до­во, но би­лет я не до­стал и вер­нул­ся к сест­ре.

— На­зо­ви­те фа­ми­лии, име­на и от­че­ства лиц, у ко­то­рых вы про­жи­ва­ли в Во­ло­ко­лам­ске, Ка­ши­ре и Москве.

— Я счи­таю для се­бя нрав­ствен­но невоз­мож­ным на­зы­вать след­ствию лиц, у ко­то­рых я про­жи­вал, и на этот во­прос да­вать от­вет от­ка­зы­ва­юсь.

— Вы по­сле то­го, как вам бы­ло за­пре­ще­но пре­бы­ва­ние в Мос­ков­ской об­ла­сти, при­ез­жа­ли в го­род Моск­ву?

— Да, по­сле то­го как по­лу­чил за­прет на про­жи­ва­ние в Мос­ков­ской об­ла­сти, я раз де­сять при­ез­жал в Моск­ву и каж­дый раз жил два-три дня.

— За­чем вы ез­ди­ли в Моск­ву?

— В Моск­ву я за­ез­жал про­ез­дом и оста­нав­ли­вал­ся у сво­их мос­ков­ских зна­ко­мых, неко­то­рых из ко­то­рых я ис­по­ве­до­вал у них на до­му.

— На­зо­ви­те этих ва­ших зна­ко­мых.

— На этот во­прос я да­вать по­ка­за­ния от­ка­зы­ва­юсь и на­зы­вать сво­их зна­ко­мых, у ко­то­рых я в Москве оста­нав­ли­вал­ся, не бу­ду.

— Вы аре­сто­ва­ны за про­во­ди­мую ва­ми ор­га­ни­зо­ван­ным пу­тем ан­ти­со­вет­скую ра­бо­ту и по это­му во­про­су на сле­ду­ю­щем до­про­се вам при­дет­ся да­вать раз­вер­ну­тые по­ка­за­ния, а сей­час до­прос пре­ры­ва­ет­ся.

След­ствие ве­лось сна­ча­ла в Москве, а за­тем, ко­гда нем­цы ста­ли стре­ми­тель­но при­бли­жать­ся к сто­ли­це, иеро­мо­нах Фе­о­дор вме­сте с дру­ги­ми за­клю­чен­ны­ми в мос­ков­ских тюрь­мах в кон­це июля 1941 го­да был пе­ре­ве­зен в Са­ра­тов. От­ца Фе­о­до­ра еже­су­точ­но в те­че­ние дол­го­го вре­ме­ни вы­зы­ва­ли на до­про­сы но­чью, не да­ва­ли спать, а на до­про­сах бес­по­щад­но из­би­ва­ли и топ­та­ли но­га­ми. Од­на­жды его при­во­лок­ли с до­про­са в ка­ме­ру с ли­цом, пре­вра­щен­ным в од­ну кро­ва­вую мас­су, у него бы­ла вы­рва­на часть бо­ро­ды вме­сте с ко­жей. От него тре­бо­ва­ли, чтобы он на­звал всех сво­их ду­хов­ных де­тей и лю­дей, с ко­то­ры­ми близ­ко об­щал­ся. По­ни­мая, ка­кой вред это мо­жет им при­не­сти, отец Фе­о­дор от­ка­зал­ся на­зы­вать их име­на.

— Вам предъ­яв­ле­но об­ви­не­ние в том, что вы, на­хо­дясь на неле­галь­ном по­ло­же­нии, яв­ля­лись од­ним из ру­ко­во­ди­те­лей контр­ре­во­лю­ци­он­ной ор­га­ни­за­ции цер­ков­ни­ков и про­во­ди­ли ан­ти­со­вет­скую по­ра­жен­че­скую аги­та­цию. Вы при­зна­е­те се­бя в этом ви­нов­ным? — спро­сил сле­до­ва­тель.

— В предъ­яв­лен­ном мне об­ви­не­нии ви­нов­ным се­бя не при­знаю, так как вы­дви­ну­тое мне об­ви­не­ние яв­ля­ет­ся необос­но­ван­ным, — от­ве­тил свя­щен­ник.

— Вы на­прас­но пы­та­е­тесь скрыть от след­ствия свою пре­ступ­ную де­я­тель­ность. След­ствие рас­по­ла­га­ет вполне про­ве­рен­ны­ми неопро­вер­жи­мы­ми ма­те­ри­а­ла­ми, изоб­ли­ча­ю­щи­ми вас в ан­ти­со­вет­ской ра­бо­те. На­ме­ре­ны ли вы по­сле это­го го­во­рить прав­ди­во след­ствию о сво­ей пре­ступ­ной ра­бо­те?

— Ни­ка­кой пре­ступ­ной ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти я не вел и, сле­до­ва­тель­но, ни­ка­кие ма­те­ри­а­лы, сви­де­тель­ству­ю­щие о та­кой де­я­тель­но­сти, мне не из­вест­ны.

8 сен­тяб­ря за­кон­чил­ся от­ве­ден­ный за­ко­ном срок след­ствия, и сле­до­ва­те­ли ис­про­си­ли у про­ку­ро­ра раз­ре­ше­ние на его про­дле­ние, мо­ти­ви­руя тем, что «по де­лу необ­хо­ди­мы до­пол­ни­тель­ные до­про­сы аре­сто­ван­но­го с це­лью вскры­тия его ан­ти­со­вет­ской ра­бо­ты и свя­зей». За­тем до­про­сы с при­ме­не­ни­ем из­би­е­ний и пы­ток воз­об­но­ви­лись.

— Ка­кие свя­зи вы име­е­те по Москве и по дру­гим го­ро­дам Со­вет­ско­го Со­ю­за?

— Свя­зей у ме­ня ни­ка­ких нет, но в Москве и в дру­гих ме­стах у ме­ня име­ют­ся зна­ко­мые.

— На­зо­ви­те фа­ми­лии и адре­са ва­ших зна­ко­мых.

— По­сколь­ку эти зна­ком­ства но­сят лич­ный ха­рак­тер, я на­звать их фа­ми­лии и адре­са не счи­таю воз­мож­ным.

— Вы не же­ла­е­те на­звать фа­ми­лии и адре­са ва­ших зна­ко­мых, по­то­му что они яв­ля­ют­ся ва­ши­ми со­участ­ни­ка­ми по контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти. Так ведь?

— Нет, не так. Я не хо­чу, чтобы в мо­ем след­ствен­ном де­ле фигу­ри­ро­ва­ли зна­ко­мые, ко­то­рые да­же не при­над­ле­жат к свя­щен­но­слу­жи­те­лям.

— При ва­шем аре­сте вы уни­что­жи­ли ка­кую-ни­будь за­пис­ку?

— Да, во вре­мя мо­е­го аре­ста я разо­рвал од­ну за­пис­ку, ко­то­рую мне при­сла­ла од­на из мо­их зна­ко­мых.

— На­зо­ви­те фа­ми­лию этой зна­ко­мой.

— Фа­ми­лию этой зна­ко­мой я так­же на­звать не мо­гу.

— След­ствие вас пре­ду­пре­жда­ет, что за про­во­ка­ци­он­ное по­ве­де­ние на след­ствии, вы­ра­жа­ю­ще­е­ся в от­ка­зе на­звать свои свя­зи, вы по­не­се­те боль­шее на­ка­за­ние. По­это­му еще раз пред­ла­га­ем на­звать этих лиц.

— Я не счи­таю про­во­ка­ци­он­ным по­ве­де­ни­ем то, что не же­лаю на­звать сво­их зна­ко­мых.

За вре­мя, до­пол­ни­тель­но от­ве­ден­ное для ве­де­ния след­ствия, сле­до­ва­те­ли ни­че­го не до­би­лись, и след­ствие бы­ло про­дле­но еще на ме­сяц.

— Ко­гда вы вста­ли на путь борь­бы с со­вет­ской вла­стью? — спро­сил сле­до­ва­тель.

— Я ни­ко­гда не вел борь­бы с со­вет­ской вла­стью и счи­таю это несов­ме­сти­мым с мо­и­ми ре­ли­ги­оз­ны­ми убеж­де­ни­я­ми, — от­ве­тил свя­щен­ник.

— Вы го­во­ри­те неправ­ду. В мар­те 1933 го­да вас су­ди­ли за контр­ре­во­лю­ци­он­ную де­я­тель­ность, зна­чит, са­ма де­я­тель­ность на­ча­лась зна­чи­тель­но рань­ше. Вот вас и спра­ши­ва­ют, с ка­ко­го вре­ме­ни вы ве­де­те борь­бу с со­вет­ским го­су­дар­ством.

— Я не вел борь­бы с со­вет­ской вла­стью, и су­ди­ли ме­ня в 1933 го­ду непра­виль­но.

— След­ствию из­вест­но, что вы по­сле вы­хо­да из ла­ге­ря вновь воз­об­но­ви­ли ра­бо­ту по со­зда­нию контр­ре­во­лю­ци­он­ной ор­га­ни­за­ции под ви­дом со­зда­ния в Москве и Мос­ков­ской об­ла­сти так на­зы­ва­е­мых до­маш­них церк­вей.

— Я утвер­ждаю, что и до пер­во­го сво­е­го аре­ста, а так­же и по­сле вы­хо­да из ла­ге­ря я ни­ка­кой контр­ре­во­лю­ци­он­ной ра­бо­ты не про­во­дил и ни­ка­ких до­маш­них церк­вей не со­зда­вал.

— Вы бы­ли зна­ко­мы с Да­вы­до­вой?

— Да, Да­вы­до­ву Ели­за­ве­ту Ни­ки­фо­ров­ну я знаю.

— При ка­ких об­сто­я­тель­ствах вы по­зна­ко­ми­лись с Да­вы­до­вой?

— С Да­вы­до­вой я по­зна­ко­мил­ся в се­ле Ива­нов­ском Мос­ков­ской об­ла­сти Во­ло­ко­лам­ско­го рай­о­на, где я был свя­щен­ни­ком, и ку­да при­ез­жа­ла Да­вы­до­ва.

— За­чем при­ез­жа­ла Да­вы­до­ва в се­ло Ива­нов­ское?

— За­чем при­ез­жа­ла Да­вы­до­ва в се­ло Ива­нов­ское, я не знаю. Мо­гу ска­зать толь­ко, что она за­хо­ди­ла несколь­ко раз в цер­ковь, где я с ней по­зна­ко­мил­ся.

— Вы бы­ва­ли на квар­ти­ре Да­вы­до­вой в Москве?

— Да, у Да­вы­до­вой я бы­вал ра­за два-три. К Да­вы­до­вой я за­хо­дил по­то­му, что ее отец порт­ной и он мне пе­ре­де­лы­вал паль­то.

— А Соль­ди­ну вы зна­ли?

— Да, Ев­ге­нию Алек­се­ев­ну Соль­ди­ну я знаю.

— При ка­ких об­сто­я­тель­ствах вы по­зна­ко­ми­лись с Соль­ди­ной?

— С Соль­ди­ной я по­зна­ко­мил­ся в 1938 или 1939 го­ду в се­ле Ива­нов­ском, ку­да она при­е­ха­ла к зна­ко­мо­му свя­щен­ни­ку, но, узнав, что этот свя­щен­ник уже в церк­ви не слу­жит, об­ра­ти­лась ко мне с прось­бой от­слу­жить па­ни­хи­ду по умер­ше­му от­цу. На этой поч­ве у ме­ня и воз­ник­ло зна­ком­ство с Соль­ди­ной.

— Вы в Москве бы­ва­ли у Соль­ди­ной?

— Да, к Соль­ди­ной на квар­ти­ру я за­хо­дил несколь­ко раз.

— За­чем?

— При­ез­жая в Моск­ву за про­дук­та­ми, я ино­гда за­хо­дил к Соль­ди­ной от­дох­нуть, по­пить чаю.

— Да­вы­до­ва с Соль­ди­ной зна­ко­мы?

— Да, зна­ко­мы.

—Они при­ез­жа­ли к вам в се­ло Ива­нов­ское вме­сте?

— Не пом­ню.

— А как ча­сто ез­ди­ли Да­вы­до­ва и Соль­ди­на в се­ло Ива­нов­ское?

— Как Да­вы­до­ва, так и Соль­ди­на при­ез­жа­ли в се­ло Ива­нов­ское два-три ра­за.

— За­чем?

—Да­вы­до­ва и Соль­ди­на при­ез­жа­ли мо­лить­ся, дру­гих при­чин я не знаю.

— На ка­ком рас­сто­я­нии на­хо­дит­ся се­ло Ива­нов­ское от Моск­вы?

— От Моск­вы до Во­ло­ко­лам­ска сто два­дцать ки­ло­мет­ров и от Во­ло­ко­лам­ска до се­ла Ива­нов­ско­го ки­ло­мет­ров пять.

— Так ка­кой же смысл ехать мо­лить­ся за сот­ни ки­ло­мет­ров, ко­гда и в Москве есть до­ста­точ­ное ко­ли­че­ство церк­вей?

— Я лич­но ду­маю, что в си­лу боль­шой за­груз­ки мос­ков­ских свя­щен­ни­ков они не мог­ли уде­лять каж­до­му до­ста­точ­но вре­ме­ни, а у ме­ня они мог­ли от­слу­жить па­ни­хи­ду и дру­гие ре­ли­ги­оз­ные об­ря­ды. — Бы­вая на квар­ти­рах Да­вы­до­вой и Соль­ди­ной, ко­го вы там встре­ча­ли?

— Не пом­ню, чтобы ко­го-ни­будь встре­чал.

— Вы го­во­ри­те неправ­ду. След­ствию из­вест­но, что, бы­вая на квар­ти­рах Да­вы­до­вой и Соль­ди­ной, вы там встре­ча­лись с дру­ги­ми ли­ца­ми и про­во­ди­ли с ни­ми контр­ре­во­лю­ци­он­ные со­ве­ща­ния. Те­перь вспом­ни­ли?

— Я утвер­ждаю, что ни­ка­ких контр­ре­во­лю­ци­он­ных со­ве­ща­ний я на квар­ти­рах Да­вы­до­вой и Соль­ди­ной не про­во­дил. Что же ка­са­ет­ся встреч с дру­ги­ми ли­ца­ми на ука­зан­ных квар­ти­рах, то я та­ких слу­ча­ев не пом­ню.

— След­ствие ре­ко­мен­ду­ет вам «вспом­нить», с кем вы встре­ча­лись на квар­ти­рах Да­вы­до­вой и Соль­ди­ной.

— Я не пом­ню, чтобы на квар­ти­рах Да­вы­до­вой и Соль­ди­ной бы­ли по­сто­рон­ние ли­ца.

— Вы на­ме­рен­но скры­ва­е­те лиц, с ко­то­ры­ми встре­ча­лись у Да­вы­до­вой и Соль­ди­ной, по­то­му что свя­за­ны с ни­ми по контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти. Так ведь?

— Нет, не так. Ни­ко­го я не скры­ваю. Я про­сто не пом­ню, встре­чал­ся ли с кем-ли­бо на квар­ти­рах Да­вы­до­вой и Соль­ди­ной, так как не при­да­вал это­му ни­ка­ко­го зна­че­ния.

— Ко­гда вы офи­ци­аль­но оста­лись без ме­ста?

— В де­каб­ре 1940 го­да мне вы­да­ли но­вый пас­порт с за­пре­ще­ни­ем про­жи­вать в пре­де­лах Мос­ков­ской об­ла­сти, та­ким об­ра­зом, я дол­жен был вы­ехать из се­ла Яз­ви­ще, где я был свя­щен­ни­ком.

— С де­каб­ря 1940 го­да по день ва­ше­го аре­ста чем вы за­ни­ма­лись?

— Через сво­их зна­ко­мых, про­жи­вав­ших в Москве, а так­же через свою сест­ру я по­лу­чал ра­бо­ту по гра­фи­ке, ре­ту­ши­ров­ке порт­ре­тов и то­му по­доб­но­му, этим и за­ни­мал­ся.

— А цер­ков­ной де­я­тель­но­стью вы в этот пе­ри­од за­ни­ма­лись?

— Нет, не за­ни­мал­ся.

— Зна­чит, вы утвер­жда­е­те, что с де­каб­ря 1940 го­да по день ва­ше­го аре­ста за­ни­ма­лись ху­до­же­ствен­ной ра­бо­той, ко­то­рую по­лу­ча­ли через сво­их зна­ко­мых?

— Да, это имен­но так.

— На­зо­ви­те ва­ших зна­ко­мых, ко­то­рые да­ва­ли вам ху­до­же­ствен­ную ра­бо­ту.

«На этот во­прос об­ви­ня­е­мый дал столь контр­ре­во­лю­ци­он­ный от­вет, что я его не за­пи­сал», — на­пи­сал в про­то­ко­ле сле­до­ва­тель и про­дол­жил до­прос.

— Вы от­ка­зы­ва­е­тесь на­звать сво­их зна­ко­мых, ко­то­рые вам яко­бы да­ва­ли ху­до­же­ствен­ную ра­бо­ту, по­то­му что та­ких зна­ко­мых не су­ще­ству­ет в при­ро­де.

— Нет, та­кие зна­ко­мые есть, но го­во­рить о них я не мо­гу.

— Вы бы­ли зна­ко­мы с Гро­ше­вой?

— Боль­ше ни­ка­ких сво­их зна­ко­мых я след­ствию на­зы­вать не бу­ду, по­то­му что они зна­ли, что я яв­ля­юсь свя­щен­ни­ком и что мне был за­пре­щен въезд в Моск­ву, а они, зная об этом, тем не ме­нее ме­ня при­ни­ма­ли и да­ва­ли мне воз­мож­ность но­че­вать. Я пре­крас­но по­ни­маю, что их за это мо­гут при­влечь к от­вет­ствен­но­сти, и по­это­му фа­ми­лии их на­звать от­ка­зы­ва­юсь. Но од­новре­мен­но с этим я утвер­ждаю, что ни­ка­кой контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­стью я с ни­ми свя­зан не был.

В те­че­ние ме­ся­ца шли до­про­сы, и 9 но­яб­ря 1941 го­да был со­став­лен оче­ред­ной про­то­кол.

— Вы на­ме­ре­ны рас­ска­зы­вать о сво­ей ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти?

— У ме­ня ни­ка­кой ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти не бы­ло, и по­это­му мне нече­го рас­ска­зы­вать.

— Вы на­ме­ре­ны на­звать сво­их со­участ­ни­ков по ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти?

— У ме­ня не бы­ло ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти, и по­это­му со­участ­ни­ков ни­ка­ких нет.

— В 1933 го­ду, ко­гда вас аре­сто­ва­ли в пер­вый раз, вы на след­ствии на­зва­ли сво­их со­участ­ни­ков?

— Мне то­гда та­ко­го во­про­са не ста­ви­ли.

— Хо­ро­шо. То­гда на­зо­ви­те их сей­час.

— Так как ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­стью я не за­ни­мал­ся, по­это­му и ни­ка­ких со­участ­ни­ков у ме­ня не бы­ло.

— Вы как и в 1933 го­ду, так и сей­час пы­та­е­тесь скрыть сво­их со­участ­ни­ков по контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти. Еще раз пред­ла­га­ем на­звать та­ко­вых.

— Боль­ше ни­че­го по­ка­зать не мо­гу.

— След­ствию из­вест­но, что од­ним из ви­дов ва­шей контр­ре­во­лю­ци­он­ной ра­бо­ты бы­ла аги­та­ция про­тив служ­бы в Крас­ной ар­мии.

— Я это от­ри­цаю. Ни­ко­гда та­кой аги­та­ции не про­во­дил.

— Вы долж­ны бы­ли явить­ся в при­зыв­ной пункт, ко­гда фа­шист­ская Гер­ма­ния на­па­ла на Со­вет­ский Со­юз?

— Так как мой год под­ле­жал при­зы­ву, то в во­ен­ко­мат я дол­жен был явить­ся.

— По­че­му же вы вы­еха­ли с ме­ста при­зы­ва?

— С ме­ста при­зы­ва я вы­ехал по­то­му, что же­лал спра­вить свои хри­сти­ан­ские об­ря­ды, а имен­но ис­по­ве­дать­ся и при­ча­стить­ся.

— Ну, а по­том по­че­му не яви­лись на ме­сто при­зы­ва?

— По­то­му что не да­ва­ли би­ле­тов из Моск­вы до За­ви­до­ва.

— Сколь­ко ки­ло­мет­ров до За­ви­до­ва?

— От Моск­вы до За­ви­до­ва сто два­дцать ки­ло­мет­ров.

— По­че­му же вы не по­шли пеш­ком?

— Мне и в го­ло­ву это­го не при­шло.

— А по­че­му же вы не об­ра­ти­лись в пер­вый по­пав­ший­ся во­ен­ко­мат, чтобы он вам по­мог вы­ехать к ме­сту при­зы­ва?

— Я бо­ял­ся ид­ти в во­ен­ко­мат, по­то­му что не имел пра­ва про­жи­вать в Москве и Мос­ков­ской об­ла­сти.

— Вы чи­та­ли воз­зва­ние Мос­ков­ско­го мит­ро­по­ли­та Сер­гия, в ко­то­ром он при­зы­вал ве­ру­ю­щих ид­ти слу­жить в Крас­ную ар­мию?

— Да, та­кое воз­зва­ние я чи­тал.

— Зна­чит, по за­ко­ну вы долж­ны бы­ли явить­ся на при­зыв­ной пункт, плюс к это­му же вас при­зы­ва­ла и цер­ковь, и все-та­ки вы не яви­лись.

— Да, не явил­ся и в этом при­знаю се­бя ви­нов­ным.

— По­че­му же все-та­ки вы не яви­лись?

— На при­зыв­ной пункт я не явил­ся по при­чи­нам, из­ло­жен­ным вы­ше.

— Ва­ши до­во­ды неяв­ки в во­ен­ко­мат для при­зы­ва слиш­ком неубе­ди­тель­ны. Вы не яви­лись на при­зыв, по­то­му что, яв­ля­ясь вра­гом, не хо­те­ли за­щи­щать Со­вет­ский Со­юз, так ведь?

— Нет, это не так. Спра­вив свои хри­сти­ан­ские об­ря­ды, я го­тов был явить­ся на при­зыв, но не смог, так как не мог до­стать би­ле­та для про­ез­да к ме­сту при­зы­ва.

След­ствие по де­лу иеро­мо­на­ха Фе­о­до­ра про­дол­жа­лось око­ло двух лет. К фев­ра­лю 1943 го­да бла­го­да­ря его стой­кой по­зи­ции бы­ли осво­бож­де­ны все, кто при­вле­кал­ся по де­лу вме­сте с ним и у ко­го он оста­нав­ли­вал­ся, бы­вая в Москве, и на­чаль­ство НКВД, озна­ко­мив­шись с ма­те­ри­а­ла­ми де­ла, пред­ло­жи­ло на­чать но­вое след­ствие — на этот раз по об­ви­не­нию в де­зер­тир­стве.

3 фев­ра­ля 1943 го­да сле­до­ва­тель вы­звал иеро­мо­на­ха Фе­о­до­ра на оче­ред­ной до­прос.

— Вам предъ­яв­ля­ет­ся до­пол­ни­тель­ное об­ви­не­ние в том, что вы с це­лью укло­не­ния от при­зы­ва в Крас­ную ар­мию по мо­би­ли­за­ции про­жи­ва­ли на неле­галь­ном по­ло­же­нии, то есть со­вер­ши­ли пре­ступ­ле­ние, преду­смот­рен­ное ста­тьей 193-й пункт 10 «а» УК РСФСР. При­зна­е­те ли се­бя ви­нов­ным в этом?

— Ви­нов­ным я се­бя в укло­не­нии от при­зы­ва в Крас­ную ар­мию не при­знаю. Мо­гу при­знать се­бя ви­нов­ным толь­ко в том, что я в пе­ри­од мо­би­ли­за­ции без раз­ре­ше­ния За­ви­дов­ско­го рай­во­ен­ко­ма­та, в ко­то­ром со­сто­ял на уче­те, вы­ез­жал к сест­ре, чтобы по­ви­дать­ся, зная о том, что мой год при­зыв­ной и я мо­гу быть при­зван в Крас­ную ар­мию. У сест­ры я рас­счи­ты­вал про­быть дня два, а по­том воз­вра­тить­ся об­рат­но к ме­сту, где со­сто­ял на во­ин­ском уче­те. Вви­ду то­го, что би­ле­та для про­ез­да я до­стать не смог, не смог и вы­ехать на ме­сто жи­тель­ства. В ре­зуль­та­те че­го я про­жил у сест­ры на стан­ции Вост­ря­ко­во дней семь или во­семь, где и был аре­сто­ван.

— Ваш от­вет неубе­ди­тель­ный, ста­ра­е­тесь скрыть от след­ствия дей­стви­тель­ность! На­ме­ре­ны ли вы да­вать прав­ди­вые по­ка­за­ния по по­во­ду укло­не­ния от при­зы­ва в Крас­ную ар­мию, так как к сест­ре вы по­еха­ли не с це­лью по­ви­дать­ся, а с це­лью укло­нить­ся от при­зы­ва в Крас­ную ар­мию. Так ли это?

— Укло­нить­ся от при­зы­ва в Крас­ную ар­мию я це­ли не имел, а к сест­ре ез­дил, чтобы по­ви­дать­ся, где и за­дер­жал­ся вви­ду то­го, что не мог до­стать би­лет для про­ез­да. А по­то­му по­вто­ряю, что ви­нов­ным се­бя в предъ­яв­лен­ном об­ви­не­нии в укло­не­нии от при­зы­ва в Крас­ную ар­мию по мо­би­ли­за­ции не при­знаю.

В на­ча­ле июня 1943 го­да след­ствие бы­ло за­кон­че­но и со­став­ле­но за­клю­че­ние, в со­от­вет­ствии с ко­то­рым отец Фе­о­дор об­ви­нял­ся в том, что «вел ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию и укло­нил­ся от служ­бы в Крас­ной ар­мии… ви­нов­ным се­бя не при­знал. Изоб­ли­ча­ет­ся спе­ци­аль­ны­ми ма­те­ри­а­ла­ми». Сле­до­ва­те­ли пред­по­ла­га­ли при­го­во­рить иеро­мо­на­ха Фе­о­до­ра к пя­ти го­дам ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вых ла­ге­рей. Но ко­гда до­ку­мен­ты по­сту­пи­ли на за­клю­че­ние ру­ко­вод­ства НКВД и про­ку­ра­ту­ры, мне­ния раз­де­ли­лись, про­ку­рор пред­ло­жил огра­ни­чить на­ка­за­ние пя­тью го­да­ми ссыл­ки. 26 июня Осо­бое Со­ве­ща­ние при НКВД по­ста­но­ви­ло при­го­во­рить иеро­мо­на­ха Фе­о­до­ра к пя­ти го­дам ссыл­ки в Крас­но­яр­ский край. По­сле при­го­во­ра свя­щен­ни­ка пе­ре­ве­ли из Са­ра­тов­ской тюрь­мы № 1 в го­род Ба­ла­шов Са­ра­тов­ской об­ла­сти в тюрь­му № 3. Су­ро­вые усло­вия дли­тель­но­го тю­рем­но­го за­клю­че­ния и пыт­ки со­кру­ши­ли здо­ро­вье свя­щен­ни­ка. Иеро­мо­нах Фе­о­дор (Бо­го­яв­лен­ский) скон­чал­ся в тюрь­ме в го­ро­де Ба­ла­шо­ве 19 июля 1943 го­да и был по­гре­бен в без­вест­ной мо­ги­ле.

При­чис­лен к ли­ку свя­тых Но­во­му­че­ни­ков и Ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских на Юби­лей­ном Ар­хи­ерей­ском Со­бо­ре Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви в ав­гу­сте 2000 го­да для об­ще­цер­ков­но­го по­чи­та­ния.

Игу­мен Да­мас­кин. «Му­че­ни­ки, ис­по­вед­ни­ки и по­движ­ни­ки бла­го­че­стия Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви XX сто­ле­тия».
Тверь, Из­да­тель­ство «Бу­лат», т.1 1992, т.2 1996, т.3 1999, т.4 2000, т.5 2001.

Дни памяти

• 6 февраля (переходящая) – Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской
• 19 июля

Тропарь, глас 3:

Це́ркве Ру́сския сто́лпе непоколеби́мый / благоче́стия пра́вило, / жития́ ева́нгельского о́бразе, / преподобному́чениче Фео́доре, / Христа́ ра́ди пострада́вый да́же до кро́ве, / Его́же моли́ усе́рдно, / я́ко Нача́льника и Соверши́теля спасе́ния, / Русь Святу́ю утверди́ти в правосла́вии // до сконча́ния ве́ка.

Величание

Велича́ем тя, / преподобному́чениче Фео́доре, / и чтим по́двиги и страда́ния твоя́, / ты бо мо́лиши о нас // Христа́ Бо́га на́шего.