Иеромонах Серафим Роуз. Искание Бога

Будущий отец Серафим, в миру Евгений (Юджин) Деннис Роуз, родился 13 августа 1934 г. в городке Сан-Диего в Южной Калифорнии. Его предки во втором поколении были выходцами из Европы, родители же с раннего детства жили в Америке. Евгений был младшим ребенком в семье и рос всеобщим любимцем, был ласковым и послушным.

От отца Евгений научился скромности и смирению, от матери унаследовал деловитость и практичность, упорство в достижении цели и лаконичную манеру говорить; от обоих родителей он перенял честность и прямодушие, благодаря чему впоследствии умел распознать любое лицемерие, отличать доброе от лукавства. Можно сказать, что благодаря такому благочестивому воспитанию, Евгению воистину удалось по жизни его искание Бога.

Евгений рос серьёзным, прилежным и не по годам умным, первым среди сверстников схватывал суть услышанного или увиденного. Однако, сдержанность и прилежание не мешали ему участвовать в детских играх; он занимался спортом, учился играть на фортепиано, интересовался зоологией, очень много читал.

С детства в Евгении жило сильное религиозное чувство, и протестантка-мать старалась укрепить его. Она водила детей в церкви разных протестантских направлений и в каждой пела в хоре. Евгений ходил на уроки Библии в пресвитерианской церкви и пре­красно изучил Священное Писание, мог цитировать его по памяти, чему родители очень удивлялись. В восьмом классе он, по собственному желанию, при­нял крещение и конфирмацию в методистской церк­ви. Но к окончанию школы тяга к религии в нем ослабела.

Искание Бога

Однажды мать сказала ему: «Ты столько времени проводишь за книжками — не иначе как важным человеком станешь». «Я не хочу быть важным, — ответил Евгений. — Я хочу быть мудрым».

В 1952 г. он закончил среднюю школу в Сан-Диего первым учеником и получил несколько поощритель­ных стипендий, но взял из них только одну, а от ос­тальных отказался: «С меня и одной хватит».

Осенью того же года Евгений поступил в колледж южнокалифорнийского городка Помоны, который счи­тался лучшим частным колледжем в Калифорнии и одним из главных центров гуманитарного образова­ния в США. У студентов были развлечения и устрем­ления обычных светских людей: добиться успеха, иметь машину, быть «признанным»; однако, Евгения все это совершенно не интересовало. Больше всего его волно­вал вопрос: зачем он живет?

Евгений принялся тщательно изучать западных философов, посещал курсы лекций по философии. От протестантства он к тому времени уже полностью ото­шел; представления родителей о Боге казались ему примитивными и невежественными, их застывшая бытовая религиозность представлялась ему скучной, он стремился к чему-то более высокому и духовному. Так он, подобно многим, стал бунтовать против хрис­тианства, которое ему навязали в детстве и которое не удовлетворяло его духовной жажды.

Сначала он увлёкся Ницше. Таким образом, его философские искания начались с неприятия Бога, к Которому он бессознательно стремился. Изучая фи­лософию, Евгений скоро убедился, что рациональное мышление очень ограничено. Он изучал творения философов-рационалистов, но они не удовлетворяли его:
«Западная философия неимоверно скучна», — написал он как-то в то время. На втором курсе он увлекся, с подачи знаменитого тогда профессора — проповедника «нового религиозного сознания» Аллана Уотса дзен-буд-дизмом, который казался ему более глубоким, чем протестантство. Евгения привлекла восточная философия, он стал изучать китайский язык и читать ки­тайские книги в подлинниках.

Евгений часто и подолгу молчал, очень любил море, любил гулять по ночам и смотреть на звезды. На первом курсе колледжа Евгений познакомился с девушкой Алисон, по натуре такой же тихой и глубоко оди­нокой, как он сам; с ней одной он мог говорить о том, что его волновало, о своих исканиях и надеждах. Хотя во многом они сильно отличались друг от друга, но сразу нашли взаимопонимание и часто беседовали о смысле жизни. Евгений жаловался Алисон, что везде чувствует себя чужим, никто его не понимает.

Алисон, будучи ревностной католичкой, пыталась обра­тить его в христианство, но он только смеялся. Убеж­денность и вера Алисон были пока недостижимы для него. Он стремился к духовному, хотел избавиться от внутренней пустоты, обрести подлинный смысл жиз­ни. Но простая вера не давалась ему. С друзьями по колледжу он часто спорил о Боге и слыл в Помоне самым непримиримым атеистом. Иногда он даже на­рочно принимался богохульствовать, и только Алисон понимала, что это был как бы его вызов Богу: он был готов предать себя гневу Божию, лишь бы убе­диться, что Бог существует.

В 1956 г. Евгений с отличием окончил Помону и поступил в Академию востоковедения в Сан-Франциско. Там он быстро сошелся с интеллектуальной элитой и стал многое перенимать: ходил с приятелями в рестораны, иногда курил дорогие сигареты, сделал­ся знатоком хороших вин, зачас­тил в оперу, на выставки и в те­атры. Сан-Франциско в то время превратился в крупнейший центр авангардизма. Мораль западного общества отвергалась, а от Восто­ка брали лишь то, что нравилось, что предопределяло вседозволенность и разнообразные бесчинства. В этой культуре протеста отсут­ствовали моральные принципы.

Однако такая жизнь, заключаю­щаяся в непрестанном вкушении «запретного плода» и в разных пороках, претила цельной и бла­городной натуре Евгения. Чтобы заглушить в себе голос совести, он пристрастился к спиртному и вновь увлекся Ницше. Сознатель­но презрев заповеди Божий, Евгений стал испытывать адские муки. «Я побывал в аду. Я знаю, что это такое», — говорил он годы спустя, подводя итог своим «поискам» в противлении воле Божией.

Собственный прижизненный ад — греховная жизнь, бессмыс­ленность существования, отчаяние — побудили Евгения искать спасения в религии.

В библиотеке Академии было много книг по рели­гиозной философии, и Евгений принялся штудировать их. Решающее влияние на него оказали труды фран­цузского философа-метафизика Рене Генона, благо­даря которым Евгений научился искать и любить Истину, ставить ее превыше всего и не довольствоваться ничем другим. Генон критиковал современную цивилизацию и призывал вернуться к древним учениям, к исконным правоверным формам религии, к традици­онным духовным принципам.

Евгений выучил древнекитайский и стал работать с китайской духовной литературой. Он также изучал индуизм, буддизм, иудаизм и другие религиозные на­правления. Среди его знакомых оказалось и несколь­ко православных, один из которых однажды позвал его на службу в православную церковь: «Раз уж ты интересуешься Востоком, то неплохо приглядеться и к восточному христианству».

Обращение в Православие

Евгений оказался в русском православном соборе по имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте» в Сан-Франциско вечером в Великую Пятницу. Впоследствии Евгений так описал свою первую встречу с Православием: «Пока я учился, мне хватало лишь уважения к древним традициям, сам же я предпочи­тал быть вне их. И в православную церковь я загля­нул только для того, чтобы познакомиться еще с од­ним учением… Однако, стоило мне перешагнуть порог русской церкви в Сан-Франциско, как со мной про­изошло что-то неизведанное доселе ни в буддистских, ни в иных восточных храмах. Сердце подсказало: вот твой дом. Я наконец обрел, что искал. Объяснить себе я ничего не мог, службы я не понимал, также как и русского языка. С той поры я приохотился к право­славным богослужениям, принялся понемногу изучать обычаи и язык…».
Впечатление от службы в русском соборе не сразу переменило мировоззрение Евгения, но заронило семя, которое со временем дало обильный плод.
Евгений продолжал изучать китайскую философию. Осенью 1957 г. он поступил в Калифорнийский уни­верситет в Беркли, чтобы написать диплом и полу­чить степень магистра востоковедения.

Скоро он сделал решительный вывод: «Христос — вот единственный выход, только в Нем спасение. Все прочее: радости секса, политические утопии, эконо­мическая независимость — суть тупики, где нашли только конец и предаются тлену многие и многие».

В православных храмах, куда Евгений стал заходить все чаще, его поражала соборность верующих и их светлая радость, особенно на фоне той всеобщей разобщенности людей, которую он видел в окружаю­щем мире. Годы отчаяния, отчуждения и страданий подготовили Евгения к новой жизни. Позже он писал: «Когда наступает время обращения к вере, открове­ние иного мира приходит на удивление просто: через духовную нужду и страдания- Чем сильнее страдание, чем больше трудностей на пути, чем отчаяннее поис­ки Бога, тем скорее придет Он на помощь, откроет, Кто Он, и укажет путь».

Евгений стал перечитывать Достоевского и поразился, открыв в нем такую глубину, которой он раньше не замечал. Он понял, что ошибался, когда хотел постичь все умом, потому что Истина — не абстрактная идея, она личностна, она — Воплотившийся Христос, Которого надо познавать любящим сердцем. Он постепенно приходил к Православию, учился любить его. Алисон была очень рада тому, что ее друг обрел веру. Но Евгений еще не представлял себе своего будущего. Обычная мирская жизнь: деньги, работа и т. п. — его не привлекала. Он пытался объяснить Алисой, почему он не женится на ней. Это было летом 1960 г. Тогда они виделись в последний раз, хотя потом долгие годы переписывались. Евгений стремился к чему-то большему, чем обыденная жизнь, хотя бы это была и жизнь верующего православного мирянина.

Евгений уже преподавал на старших курсах и оказался на пороге блестящей научной карьеры. Но он разочаровался в современном научном мире. Через год после окончания университета он написал: «Мо­лодежи, пока еще не «перевоспитанной» академической средой, все еще жаждущей истины, вместо нее преподается «история идеи» или «сравнительное изу­чение». Всепроникающая относительность познания и скептицизм убивают почти у всех тягу к истине. Научный мир …стал сегодня но большей мере источником растления. Слушать или читать слова неверящих в истину людей — это и есть растление. Еще более разлагает подмена истины некоей образован­ностью и эрудицией — они представляются самодос­таточными, что является пародией на истину, которой они предназначены служить. Это не более чем фасад, за которым пустота. …Растлевает, наконец. Gросто жизнь и работа в атмосфере ложного понимания истины, где христианская Истина несовместима с основными научными понятиями, где даже те. кто все еще верит этой Истине, могут лишь изредка воз­высить свой голос над хором скептиков, взращенных научным миром».

Желая упорядочение изложить свои взгляды. Ев­гений задумал написать книгу «Царство человеческое и Царство Божие». Она виделась ему глубоким иссле­дованием, требующем полной самоотдачи. Научная карьера представлялась теперь совершенно бессмыс­ленной. В 1961 г. Евгений закончил дипломную рабо­ту, получил степень магистра и написал родителям, что собирается оставить преподавательскую карьеру и «иметь не больше, чем нужно для жизни», чтобы всецело посвятить себя служению Господу. Мать Ев­гения пришла в ужас от такой перспективы. Но Евге­ний уже решился жить согласно своим убеждениям: он оставил преподавательский заработок и стал под­рабатывать дворником, мойщиком посуды, мусорщи­ком, нарочно выбирая труд потяжелее — лишь бы он не требовал умственного напряжения и не отвлекал от мыслей о задуманной книге.

Работа Евгения по «религиозной философии» так и не была завершена, Он брал глубоко: чтобы обосно­вать критику западной цивилизации, он изучил взгляды святых, философов, историков, художников, ученых, людей, некогда живших и ныне живущих, а также литературных персонажей. Из 14 задуманных глав лишь одна, о нигилизме, полностью завершена и на­печатана. Многое сохранилось только в рукописных черновиках. Некоторые наброски и фрагменты впос­ледствии были включены в его книгу «Православие и религия будущего».
За прошедшие со времени начала работы над кни­гой десятилетия исполнилось многое из того, что Ев­гений предрекал. Так например, он предсказал на­ступивший теперь «век магии», век появления «новой духовности» и утверждения псевдорелигии антихриста, со всяческими «чудесами и знамениями»: »

Наряду с духовным голодом людей влечет беспредельное любо­пытство — отсюда и тяга к разгадке вселенских тайн, к магии, к суррогату духовного, удовлетворяющему убогие умственные и духовные запросы человека… А что еще нужно для «счастья «, если все мирские блага под рукой? …мир сей уникален лишь по степени сво­ей одурманенности сатаной и близости к воцарению антихриста. Последние христиане могут лишь засви­детельствовать Истину перед миром, в том числе и своим мученичеством, которого мир сей от них не­пременно потребует. И уповать они будут на Царство «не от мира сего», на то Царство, о славе которого люди обмирщенные не могут даже помыслить — Царство. которому не будет конца».

Но видя вокруг множество «теплохладных» хрис­тиан, которые ищут в христианстве лишь «душевной приятности», чтобы утешиться в мире сем. совершают добрые, по мирским меркам, дела, наслаждаются сво­им благочестием и уверены в обильном за то воздая­нии после смерти, Евгений исполнялся горечи; такие «христиане» вызывали у него чувство презрения и даже ненависти. Это беспокоило его совесть: ведь чтобы любить Бога, надо любить и ближнего. Евгений про­сил у Бога смирения и любви к ближним, в борьбе с самим собой смирил свою гордыню и бунтарский дух. Он понял, что призывая других к покаянию и смире­нию, нужно начать с себя.

В 1961 г. у Евгения серьезно заболел кишечник. Ему стало известно, что болезнь его считается неизлечимой. В душе зародился ропот: значит, ему суждено умереть, а он так ничем и не смог послужить Богу и оправдать свое земное существование. Как-то в один из дней, когда Евгений тяжко страдал, он увидел в художественном магазине на витрине фотографию старинной иконы Богоматери «Троеручица». В отчая­нии Евгений взмолился: «Вразуми, наполни смыслом мою жизнь! Помоги раскрыть дарованные таланты! Дай войти в Церковь Сына Твоего, пребыть в Его спасительной ограде, в самом сердце Церкви! Даруй послу­жить Сыну Твоему!»

Молитвами Богородицы, Евгений получил исцеле­ние, а вскоре познакомился с молодым русским по имени Глеб Подмошенский, одного с ним возраста, также молившимся об указании жизненного пути. Характеры у молодых людей были очень разными, но они оба были движимы большими идеями, и поэтому быстро подружились. Глеб происходил из русской семьи, но мать не воспитала его в вере, и он тоже пережил кризис отчаяния. Господь привел его к Церкви, и ко времени знакомства с Евгением он уже закончил Свято-Троицкую Духовную Семинарию и искал при­менения полученным знаниям. Он стремился к мона­шеству, но его мать в то время противилась этому. Поэтому Глеб решил посвятить жизнь делу православ­ного просвещения.

Евгений сразу же поразил Глеба своими познания­ми и внутренней глубиной, отреченностью от мира сего и глубоким интересом к Православию, необычными для простого американца. С помощью Глеба и его рус­ских друзей Евгений окончательно воцерковился. 15 февраля 1962 г. — в день памяти св. Евгения Александрийского, он был принят в Православную Церковь через таинство миропомазания. После первого причастия он целую неделю ощущал необыкно­венную сладость во рту, так что не хотелось даже есть; так Господь явил ему Свое милосердие.

В 1962 г. в Сан-Франциско приехал святитель Архи­епископ Иоанн (Максимович) С его приездом возобновилось строительство нового собора, учреждались новые братства, церковная жизнь забила ключом. Евгений много време­ни проводил в храме, посещая все утренние и вечерние службы, сосредоточенно стоял у западной стены собора и истово молился. Вскоре Владыка Иоанн заметил его и предложил ему читать на клиросе. Евгении быстро осво­ил церковнославянский язык и стал прекрасно читать.

Благодаря Владыке Иоанну, который был живым хранителем святоотеческого учения, Евгений глубоко воспринял душой Предание и традиции Православной Церкви. Он также стал свидетелем гонений, воздвигнутых против Владыки Иоанна в 1963 г.

Архиепископ Иоанн учредил в Сан-Франциско богословские курсы, где Евгений отучился три года, кончив их с отличием. Сразу после этого курсы закрылись и ко многим закралась мысль — не ради ли одного человека создавал их обладавший пророческим даром св. Иоанн. В 1963 г. Владыка Иоанн бла­гословил его писать небольшие статьи на английском к местный православный бюллетень «Православный благовестник». Так начались авторские публикации Евгения. Это были короткие статьи-проповеди на раз­ные темы: о церковных праздниках, о житиях святых, об основах духовной жизни. Эта работа помогла Евге­нию разобраться в самых разных вопросах Православия и быстрее развиться духовно.

Родители Евгения были недовольны новым направ­лением жизни сына: он казался им «религиозным фанатиком», разбившим их надежды видеть его пре­успевающим мирским человеком. Но Евгений уже по­думывал о монашестве. Его другу Глебу пришла идея организовать братство в честь преп. Германа Аляскинского (+1836), просветителя Америки, открыть православную книжную лавку и заняться миссионер­ской деятельностью через печатное слово. Евгению понравилась эта идея. 28 августа/10 сентября 1963 г. Архиепископ Иоанн благословил братство, совершив молебен перед иконой преп. Германа (тогда еще офи­циально не причисленного к лику святых), написанной Глебом в 1962 г.

В марте 1964 г. Евгений с Глебом открыли недале­ко от собора лавку «Православные книги и иконы», которая стала настоящим центром православного просвещения. Хо­зяева с любовью встречали приходящих, всегда были готовы ответить на их вопросы, посоветовать нужную литературу. Местные архиереи и священники посыла­ли в лавку интересующихся Православием, заходили и люди прямо «с улицы». Через Братство преп. Герма­на множество американцев обратились в Правосла­вие. В основном, в лавке работал Евгений, который проводил там целые дни и иногда даже оставался но­чевать, вкладывая всю душу в новое дело. Посетите­лям лавки он очень нравился. Вскоре Евгений начал вести летопись Братства.

В феврале 1965 г. у Братства появился свой жур­нал — «Православное Слово», в котором Евгений и Глеб стали публиковать переводы православных книг на английский язык и обличать богоотступничество современного мира. Название журналу дал святитель Иоанн. Первые номера выпускались на миленьком печатном станке с ручным набором. Целый день ухо­дил на то, чтобы набрать всего одну страницу текста. Евгений нередко засиживался заполночь и засыпал прямо у станка. Потом перешли на электрический станок, купленный на скопленные деньги, но и на нем приходилось набирать вручную, Зато журналы полу­чались точно такими, как издания давно минувших лет, и это оставляло у читателя неповторимое впечат­ление. Архиепископ Иоанн нарочно не проверял их журнал, желая научить их ответственности за то, что они печатают, прислушиваться к своей совести, а не к чьему-то «авторитетному» мнению.

Многие люди не понимали такого начинания и сме­ялись над Евгением и Глебом, говоря, что они «пойдут по миру» со своей миссионерской деятельностью. Но Евгений говорил: «Скорее умру, но не отступлюсь!» После кончины св. Иоанна в 1966 г.. Евгению и Глебу было поручено собирать сведения о многочисленных чудесах, совершавшихся по молитвенному ходатайству святителя. Впоследствии эти записи составили «Лето­пись почитания Блаженного Иоанна».

Между тем, Евгений и Глеб все чаще задумыва­лись о том, чтобы оставить город и стать пустынножи­телями. Летом 1967 г. братья смогли купить подходя­щий для этих целей участок земли на лесном холме, среди нетронутой природы, в нескольких милях от небольшого городка Платина в Северной Калифор­нии. Сначала бывали там наездами, а в 1969 г., на праздник Успения Пресвятой Богородицы, перебра­лись окончательно.

Монашество

В своей пустыньке братия, продолжая издавать «Православное слово» и другие издания, вели суро­вую монашескую жизнь, лишенную всякого комфор­та. В первое время им было особенно трудно: удалось построить всего две деревянные каморки: в одной они спали, ели и молились, а в другой держали печатное оборудование.

Зимой было очень холодно, т, к. ника­кого отопления не было, так же как и канализации, исвета. Печатный станок работал от небольшого движ­ка, а в быту братия обходились свечами и керосино­вой лампой. Зато все эти трудности и лишения помо­гали держаться строгой духовной жизни и укрепляли их в уповании на Бога, а не на свои силы.

Тон каждому дню задавали богослужения, на кото­рые собирались трижды. Братия совершали ежеднев­но суточный круг — полуношницу, утреню, часы, ве­черню и повечерие.

Самым тяжёлым испытанием было издание журна­ла — в лесу, в первобытных условиях; работа с печат­ным станком требовала массы терпения и осторожно­сти. Господь иногда посылал видимые знамения для укрепления братии. Например, случалось, что после молитвы сломавшийся было печатный станок начинал работать сам собой.

Другой раз Евгений, поднимаясь на гору, упал и покатился по склону в кусты, ударив­шись о камень, — но не только ничего не сломал, но даже не ушибся. Братия понимали, что искушения и трудности необходимы для спасения. Евгений писал: «Чтобы труд на ниве Православия дал плоды, нужно избирать узкую, почти непроходимую тропу, с молит­вой, слезами и потом прокладывать себе путь. Когда слишком много свободы, денег, выбора и замыслов — все легко пустить по ветру. Так нам ли не благода­рить Господа за все тяготы и испытания — лишь в этом наша надежда!»

В первые годы отшельническую жизнь братии в молитве и трудах почти никто не нарушал. Изредка заезжали их знакомые, знавшие о ските, в том числе Архиепископ Антоний (Медведев) и его викарий Епис­коп Нектарий (Концевич). Живя в пустыне, братия чувствовали духовное родство с русскими подвижни­ками XVIII—XX веков, продолжая их традиции, восхо­дившие к преп. Паисию Величковскому, возродивше­му на Руси истинный дух православного монашества.

Ещё до ухода в пустынь братия избрали житие и уче­ние преп. Паисия своим духовным руководством. Сама идея скита с двумя-тремя братиями подсказана была опытом преподобного, который называл подобное жительство «царским путем». Братия, по совету преп. Паисия, ввели в скиту правило взаимного послуша­ния: вместо послушания духоносному старцу, они под­чинялись друг другу, внимая при этом учению свв. Отцов и отсекая свою волю и мнение перед братом. Это помогало бороться со своеволием и сохранять еди­нение душ. Еще до переезда в Платину братия приоб­щились к древнему монашескому принципу — откро­вению помыслов: при отсутствии духовного отца они поверяли друг другу смущающие их помыслы.

Скит стоял посреди девственного леса, это был край непуганных зверей, и братия быстро подружились с обитателями леса — оленями, белками — которые их совсем не боялись. Вскоре после переезда в скит Евге­ний занялся огородом, и этого занятия не оставлял до самой смерти.

В издаваемом журнале братия отстаивали чистоту Православия, защищали его от отступников, в осо­бенности из среды иерархов «официального правосла­вия». В одном из писем Евгений отмечал: «Те, кто тонко чувствует Православие (живя благодатной жизнью, приобщившись его сокровищ: житий святых, святоотеческого учения и т. д.), воюют с врагом — ересью, которая еще точно не обозначена и не выявлена. Проклюнулись лишь ее некоторые стороны: хилиазм, об­щественное евангелие, обновленчество, экуменизм. Их можно распознавать, им можно противостоять, но в целом битва ведется «вслепую», и те, кто взращен не на житиях святых, а на новомодных журналах, …кому Православие не вошло в плоть и кровь, не понимают толком, из-за чего разгорелся сыр-бор, почему столько шума из-за «пустяков», которые ни одним Собором не признаны ересью».

Видя вероотступничество иерархов разных церк­вей, в первую очередь Московской патриархии, Кон­стантинополя и новостильной Греческой церкви, Ев­гений неоднократно писал о том, что необходимо привлечь как можно больше людей в лоно Русской Зарубежной Церкви — последнего оплота Истинного Православия. Нашлись и молодые соратники, среди которых был о. Пантелеймон, американский грек, иеро­монах, ровесник братии. Не без влияния переписки с Евгением, о. Пантелеймон примкнул к РПЦЗ, где наде­ялся найти истинное исповедание веры и возможность осуществить свои замыслы по созданию монастыря. Первоиерарх РПЦЗ Митрополит Филарет поддержал его устремления, и к 1970 г. монастырь о. Пантелей­мона в Бостоне был уже известным духовным цент­ром, где печатались святоотеческие труды и тексты церковных служб на английском языке.

В 1970 г. братия приняли участие в прославлении их небесного покровителя — преп. Германа Аляскин­ского. Они составили две службы святому — на церковно-славянском и на английском языках — и при­везли несколько коробок с текстом службы, чтобы раздать верующим во время церемонии прославления, которая проходила в соборе в Сан-Франциско. Наро­ду прибыло очень много. Чин прославления возглавил Митрополит Филарет. Во время этого Богослужения Евгений и Глеб окончательно решили стать монаха­ми. Владыка Филарет от имени Архиерейского Сино­да РПЦЗ вручил Братству благодарственную грамоту (ведь братия своими публикациями о преп. Германе в «Православном слове» очень много сделали для его скорейшего прославления), в которой дальнейший путь Братства очерчивался как сопряжение отшельничества в скиту с миссионерской деятельностью.

Глеб обратился к правящему архиерею Архиепис­копу Антонию с просьбой постричь их в монахи. При этом братия не хотели превращения своей пустыни в обычный епархиальный монастырь, во всем зависи­мый от архиерея, поэтому отказались от предложения Владыки Антония сразу сделать их иеромонахами; они хотели сохранить независимость скита, по примеру Бостонского монастыря о. Пантелеимона.

14/27 октября 1970 г. братия были пострижены в монахи: Евгений — с именем Серафим в честь преп. Серафима Саровского, а Глеб — с именем Герман в честь преп. Германа Аляскинского. Сначала Архиепис­коп Антоний настаивал на их скорейшем рукоположении, но под влиянием Епископа Нектария изменил свое намерение. Руководителем монашеской жизни для братии стали Епископ Нектарий, ученик последнего оптинского старца преп. Нектария, и близкий друг Владыки Иоанна (Максимовича) архимандрит Спиридон (Ефимов), который стал регулярно приез­жать в скит, служить в нем Литургию и причащать братию.

Отец Серафим радовался каждо­му дню, проведенному в скиту. Его сердце переполнялось благодарностью к Богу, он даже благословлял и цело­вал деревья. «Мы здесь в Раю!» — говорил он. Проходя стезю внутрен­него делания, он не тратил время на пустые разговоры и редко выражал собственное мнение по какому-либо вопросу.

В обращении был чрезвычай­но прост, отметал от себя всякую су­ету и старался удерживать мысль в памяти Божией. Кроме совершения всех положенных уставных служб, о. Серафим ежедневно читал святых Отцов, старался исполнять их заветы и следовать их боговдохновенной муд­рости. Без устали он трудился в стя­жании добродетелей, смиряясь в по­стоянном борении с внутренним ветхим человеком, пребывая в молит­ве и духовном бдении. Отец Серафим любил говорить об Истине, и всегда не как об отвлеченной идее или прин­ципе, а как о чем-то живом, и глубоко скорбел о том, что мир отвращается от Истины. Часто о. Герман заставал о. Серафима в глубоком размышле­нии и созерцании.

Весть о существовании скита в Платине постепенно распространя­лась. Стали приезжать паломники. Братия никого не звали к себе, но и никого не отгоняли. Приезжавшие изумлялись: неужто в современной Америке сыскалось такое место — без­молвный лес, среди него несколько хижин и два монаха в черных рясах…

Однако, даже не все самые благожелательные друзья понимали устрем­ления братии. Некоторые советовали им завести в скиту телефон и удив­лялись, когда слышали в ответ: «Толь­ко через наши трупы!» Братия не по­мышляли о настоящем «солидном» монастыре, и всякая монастырская постройка, даже и церковь, оставалась незавершенной. «Бытует мнение, — писал о. Серафим, — что в храме должно быть тепло, ибо разве можно ощутить радость Богослужения и причастия, когда мерзнут ноги. Люди упрекают нас: дескать, нельзя со стылыми нога­ми возжечь сердце. Но суждение это неверно в корне. Святые Отцы веками жили в самых неблагоприятных условиях. …Это помогает трезвению в духовной жиз­ни, помогает оценить то, что имеешь, а не принимать все блага как нечто само собой разумеющееся».

Хотя современное представление о монастыре не­редко связано с ожиданием духовной радости, уми­ротворения и покоя, православное учение предпола­гает совсем другое: паломничество по святым местам — это подвиг очистительного покаяния, добровольные тяготы. Приезжавшим жить в Платину приходилось от­казываться от привычной, в холе и неге американс­кой жизни. Со случайными посетителями приходилось нелегко. Однажды о. Серафим показывал монастырь приехавшей даме, которая воскликнула: «Как, долж­но быть, скучно вы живете! Ни телевизора, ни радио, даже телефона нет! И как вы терпите?» — «А нам некогда скучать — дел по горло». Когда подобные по­сетители уезжали, о. Серафим облегченно вздыхал, осенял себя крестным знамением и спешил в келью — писать очередную статью.

За годы усердной, вдумчивой работы над книгами о. Серафим приобрел обширные познания. Каждое свое сочинение он сопровождал большими цитатами из святоотеческих источников, как древних, так и современ­ных. Отец Серафим замечал, что в современном Пра­вославии часто стараются переиначить веру, чтобы она соответствовала мышлению современных людей; он же, напротив, переиначивал свое миропонимание, чтобы соответствовать мышлению святых Отцов и во всей полноте вобрать 2000-летний опыт христианства.

В разговоре с новообращенным в скиту о. Серафим ука­зывал, что для приобщения к святоотеческой мысли главное — это преемственность, которая вырабатыва­ется духовной дисциплиной, основанной на мудрости святых Отцов. Внешне эта преемственность — приоб­щение к Божественной мудрости — происходит через наше участие в ежедневных богослужениях, через чте­ние духовной литературы; а без этого каждодневного подпитывания себя «неотмирностью» мы не можем противостоять влиянию мира, и мирское задавит и поглотит совсем нашу душу. Духовная жизнь подразумевает не «витание в облаках», а применение зако­нов духовности в сложившихся условиях, а для этого надо внимательно читать святых Отцов и пересматривать свои взгляды, согласовывая их со святоотеческой мудростью.

Читать нужно понемногу, «впитывая» каж­дое слово и размышляя, как это можно применить в своей жизни, ибо святоотеческое учение — вне времени. «Православие не меняется изо дня в день, из века в век, — писал о. Серафим. — …Все святые говорят с нами на одном и том же языке — языке духовной жиз­ни, который должны научиться понимать и мы, …

Подлинное, неизменное христианское учение передается нам устно и письменно, не прерываясь… Во всякое время в Церкви были святые Отцы, во всякое время передавалось будто бы утерянное святоотеческое уче­ние. Даже сегодня, когда многие православные отвер­нулись, остались его истинные хранители, и они пере­дают учение тем, кто жаждет его. Как важно нам, последним христианам, получить вдохновляющий при­мер и руководство снятых Отцов недавней поры или наших дней, тех, кто жил в таких же условиях, что и мы, и тем не менее сберег в целости и сохранности первоначальное нестареющее учение».

Отец Серафим прозревал время. Он видел суть нигилистической философии и ее демоническую при­роду. Он понимал, что все, в том числе и он сам, зара­жены ею, и что излечиться от этого можно, лишь осоз­нав наличие недуга в себе самом. Он не надеялся на свой ум и со смирением обращался ко святым Отцам:
«Отцы будут направлять нас, научат, как смиряться, не полагаться на собственное обмирщенное мнение. …уповать на Божиих угодников, а не на мир сей. В них найдем мы истинных отцов, столь редких сегодня…»

Он имел любовь ко святым Отцам, а ведь любяще­му сыну и в голову не придет «быть мудрее мудре­цов». Именно этот принцип мешает многим людям всей душой воспринять Православие: рационализм запад­ного мышления побуждает все «взвесить» и «разло­жить по полочкам». Такой холодный, умозрительный подход к Православию всегда отвращал о. Серафима, ему была по душе непосредственная, как у детей, вера в святоотеческую мудрость: «Можно найти много необъяснимого и «нелогичного» в трудах святых От­цов, потому-то и нельзя подходить к ним с обычными рациональными мерками. Нужно подняться выше, aдля этого требуется умягчить сердце, сделать его бо­лее чутким».

Отец Серафим понимал, насколько важно уметь правильно применять на практике учение святых От­цов, сообразуясь с условиями жизни каждого челове­ка. А именно здесь часто спотыкаются и умствующие богословы, и неопытные новообращенные. «Нам надо подходить к святым Отцам со смиренным желанием начать духовную жизнь с низшей ступени, — писал о. Серафим, — и не помышлять о стяжании состояний, присущих высокой духовности, до которой не­имоверно далеко… Надо помнить, что главная цель в чтении святоотеческих трудов не в том, чтобы «по­лучить духовную радость и наслаждение» или укре­питься в сознании собственной праведности, стяжать высшую мудрость или особое «созерцательное» состо­яние, а в том лишь, чтобы сделать первый шаг на пути добродетели».

Отец Серафим подчеркивал» что «страдание — дей­ствительность нашего бытия, первая ступенька под­линной духовной жизни». Он научился переносить страдания с благодарностью Господу, и это приносило обильные плоды, способствовало очищению сердца. Без болезнования сердца невозможно ничего истинного достичь на духовном пути.

В работах о. Серафима по популяризации святоотеческого учения прослеживается очень редкая в со­временных книгах черта — предельная честность и перед святыми Отцами, и перед читателем, и перед самим собой. «Подлинное учение святых Отцов, — писал он, — содержит истины, от которых зависит наша духовная жизнь или смерть. Суть проста, ее можно выразить несколькими словами: Братия и сест­ры, вот — Истина. Давайте же с благодарностью по­страдаем ради нее».

К современным богословам, вроде о. Сергия Булга­кова или о, Александра Шмемана, пытавшимся искать «новые пути православного богословия» и заменить старое, «отжившее» понимание Православия, о. Сера­фим относился непримиримо. В «Православном сло­ве» он писал: «Православие сегодня — и священство, и богословы, и верующие — обмирщилось. Молодежь живет в удобных уютных домах и ищет такую рели­гию. которая бы соответствовала их самодостаточной жизни.., профессора и лекторы пребывают в «науч­ном» мире, где, увы, ничто не принимается всерьез, ничто не является вопросом жизни и смерти… Метко назвали «богословов» новой школы… «богословами с сигаретой». Слово их мертво, ибо сами они — от мира сего и взывают к миру в обстановке обмирщенности. И порождают лишь пустые, выспренние речи, а от­нюдь не идею православного подвига».

Отец Серафим прекрасно видел окончательное рас­хождение современного богословия со святоотеческим Православием. Он сам стремился следовать принци­пу: житьдуховной жизнью, а не рассуждать о ней. Почти в каждом номере «Православного слова» отцы Серафим и Герман помещали житие того или иного подвижника Православия, чтобы через любовь к под­вижникам привести людей к самому подвижничеству. В 1973 г. отцы принялись публиковать жития пустын­ников Северной России (приложив немало трудов, т. к. источников почти не было), которые впоследствии были опубликованы отдельной книгой под названием «Северная Фиваида».

Отец Серафим подчеркивал, что миропонимание пустынников следует воспринять всем, кто следует за Христом, и в монашестве, и в миру: «Глас Северной Фиваиды зовет нас если не уйти в пустыню…, то хотя бы сохранить «благоухание» пус­тыни в сердце своем, сердцем и умом пребывая с Божиими угодниками…, молитвенно беседуя с ними; сторониться увлечений и страстей мира сего, даже если они возобладают в религиозных учреждениях или вов­лекут кого-либо из иерархов; помнить первым делом, что принадлежишь горнему граду Иерусалиму… Вкусивший однажды… трезвения в беспрестанной борьбе никогда уже не удовольствуется ничем мирским…» Именно это и хотел донести до людей в своих книгах и журнале о. Серафим и этим помочь многим христи­анам правильно сориентироваться в жизни.

Так, с помощью о. Серафима, пришел к Правосла­вию будущий священник Алексий Янг. Он вместе с женой и сыном присоединился к Церкви в 1970 г., а в 1971 г. впервые приехал в скит преп. Германа. Отцы указали ему, что двигателем всей жизни общины, ко­торую Алексий задумал создать в городке Этна (где он жил и где на сотни миль вокруг не было ни право­славных храмов, ни самих православных), должно быть ежедневное богослужение. Для начала они посовето­вали Алексию с женой ежедневно совершать службу 9-го часа, к которому впоследствии добавилась вечер­ня. Со временем к ним присоединились некоторые их знакомые, которые впоследствии приняли Правосла­вие. Вскоре Алексий стал издавать журнал «Никодим», рассказывавший в основном о заботах мирян и о «рож­денных свыше», т. е. новообращенных в Православие. Отец Серафим много помогал Алексию: переводил статьи, писал рецензии, в письмах наставлял Алексия в духе православного трезвения.

Этот первый «побег» на древе Братства заставил отцов выработать принципы мирских православных общин в современных условиях. Верующие из общи­ны в Этне приезжали в Сан-Франциско хотя бы раз в год, чтобы причаститься Святых Тайн. В качестве ежедневной «духовной пищи» они читали духовную литературу и ходили на Богослужения в свою домаш­нюю часовню. Отец Серафим писал, что ежедневные богослужения (пусть и не полный круг) — это краеу­гольный камень православной общины и ее самая при­метная отличительная черта. В серии статей о Бо­гослужебном уставе о. Серафим старался развеять «расхожее и неверное мнение, будто православным христианам не дозволяется проводить Богослужение без священника, без него верующие будто бы беспо­мощны и «неспособны к молитве», а сегодня все чаще и чаще паства остается без пастыря». Он процитировал призыв Архиепископа Аверкия ко всем православ­ным: собираться вместе для молитвы, даже когда нет священника, и заключил: «Общая молитва мирян мо­жет и должна совершаться как можно чаще и в прихо­дах, лишившихся пастыря, и там, где верующих очень мало и они не в состоянии содержать священника, и в удаленных от церкви местах, где еще не сформиро­вался приход, да хотя бы и в семье, где нет возможно­сти ходить в храм по воскресеньям и праздникам».

Отец Серафим полагал, что маленькая община в Этне выстоит благодаря тяготам и заботам, выпавшим в жизни ее братьям и сестрам. В летописи Братства он отметил: «Всем взрослым в общине досталось немало страданий … Это залог их твердой веры в Православии». В одном из писем он говорил: «Община в Этне никоим образом не идеал и не пробный камень, она возрастает в естественных условиях… Парадокс в том, что они, на свое счастье, удалены от православных приходов и, следовательно, не изведали их рутинной жизни, они не воспринимают Церковь как нечтосамо собой разумеющееся, не кивают на церковные влас­ти,которые якобы отвечают за службы и прочее.

Люди в Этне вынуждены сами проводить Богослужения, и службы им только дороже от этого. Каких трудов стоит им добраться до священника, чтобы причаститься — и они превелико ценят это счастье, буквально в страхе и трепете «зарабатывают» свое спасение. …Мы чув­ствуем, хотя и не можем пока логически обосновать, что в будущем Православие сохранится как раз благо­даря таким малым общинам, объединившим людей с полным единомыслием и единодушием. История XX ве­ка уже доказала, что не стоит уповать на «церковную организацию». Не говоря уже о проникающей туда ереси, там все больше главенствует дух мира сего. И Архиеп. Аверкий, и Еп. Нектарий наказывали нам готовиться к грядущим временам новых катакомб, когда …останутся лишь разрозненные кучки верующих. Наглядный пример — Советская Россия, и на улучшение рассчитывать не приходится, ибо времена неуклонно ухудшаются».

С 1973 г. в скиту стали появляться новые братия. Сначала это были юноши, подолгу жившие там и по­могавшие отцам в их повседневных трудах. Затем стали приходить и более взрослые люди, возжелавшие мо­нашеского жития. О. Серафим стал духовным руково­дителем общины. Каждый вечер он задерживался пос­ле службы, чтобы выслушать все «наболевшее» у каждого брата. Этот обычай был также позаимствован у преп. Паисия Величковского, который установил в своем монастыре ежедневное исповедание помыслов, чтобы на корню пресекать дурные наклонности. Отец Серафим хорошо понимал, что от правильного исполь­зования этого принципа бывает много пользы, а от неправильного — великий вред, поэтому приступил к этому со страхом и трепетом. Всем исповедующимся он давал простой совет: «Смотри за собой в оба! По­знавай себя!»

Желавшие испытать себя на монашеском поприще поначалу жили в скиту как «трудники» и лишь после некоторого испытательного срока получали подрясник и скуфью послушника. Основное внимание уделялось внутреннему деланию. В трапезной всегда читались духовные святоотеческие наставления, а у каждого брата было определенное ему индивидуально духов­ное чтение. Случалось, что в обители жило одновре­менно до 14-ти человек, каждый со своими заботами и запросами. Перед отцами Германом и Серафимом вста­ла задача растолковать молодому поколению смысл жизни, столь отличающейся от мирской, необходимо было донести до них святоотеческое учение о самоот­речении. Для этого о. Серафим стал выборочно пере­водить на английский отрывки из основных святоотеческих трудов.

Так он сделал подборку из «Руководства к духовной жизни» преподобных Варсонуфия и Иоанна, видя, что святые Отцы прошлого задавались теми же вопросами, что и современные ревнители Правосла­вия и указали практические пути искоренения страстей и стяжания добродетелей. Свои переводы о. Серафим читал братиям во время трапезы. Но в последующие месяцы братия один за другим покидали монастырь. «Что-то духовные семена святых не взошли. — посето­вал о. Герман. — И почему это?» — «Почва скудна», — ответил о. Серафим. Он был убежден, что бороться с таким верхоглядством можно, насаждая постоянство и приверженность своему делу, поэтому он неоднок­ратно повторял и монахам. и мирянам, как важно ежед­невное Богослужение и чтение священных книг.

Чрезмерное подвижничество в монастыре запреща­лось, чтобы послушники не возгордились и не впали в прелесть, но и простая монастырская дисциплина, от­сутствие «удобств», служили хорошей проверкой силы духа для послушников. Бывали случаи, что послуш­ники по нескольку раз убегали из монастыря, а потом снова возвращались. Отец Серафим жалел их. «Если бы наши послушники, — писал он в летописи монас­тыря, — сохранили страх Божий в сердцах своих и решились служить Богу невзирая ни на что — ото­шли бы все тяготы и искушения, и ничто не мешало бы им спасать свои души». Он всячески избегал роли «богоносного старца» в отношениях с молодыми по­слушниками, стараясь воспитать у них доверительное отношение и открытость в общении с духовным от­цом, привить любовь к святым отцам и их наставле­ниям и научить не доверять собственным суждениям.

Жили в скиту и «братья меньшие» — куры, кошки, собаки, даже павлины, а окрестные олени стали почти ручными. Отец Серафим особенно любил собак. Он говорил, что смысл всех этих животных в том, чтобы «напоминать нам о Рае».

Монастырь постепенно рос. Отцы давали своим жилищам названия в честь крупных русских монас­тырей. Так например, келья о. Серафима называлась «Оптина». В 1974 г. они построили часовню в память Царственных мучеников — Государя Николая II и Его Семьи. Окрест расчистили место для будущих «ски­тов», каждый из которых носил имя какого-либо свя­того — св. Илии Пророка, св. Иоанна Предтечи, cu. Иоанна Богослова, преп. Серафима Саровского и дру­гих — и сначала представлял собой расчищенную поляну, где можно было проводить богослужения; кое-где выкопали и котлованы под фундамент будущих часовен или келий. Каждый скит помечался иконой на дереве, деревянным крестом или аналоем, и туда в день памяти святого совершался крестный ход. Дали названия и окрестным горам и холмам: преп. Паисия (или «Паисиева горбушка»), Афон, Покровская…

Господские и Богородичные праздники отмечались в скиту в бедности, простоте и великой радости. Были свои традиции. Например, на Преображение всенощ­ную служили на вершине горы под открытым небом, а потом при свете звезд о. Серафим делился с братией размышлениями о преображенном Царствии Небес­ном, к которому надо себя готовить.

Отец Серафим приходил в церковь самым первым, уже в 5 утра. Он твердо стоял на том, что каждый день надо совершать полный круг Богослужений, и не пропускал ни одной службы. Он следил за тем, чтобы в ежедневных трудах и заботах каждый брат не ли­шался Богослужений. В отношении церковного пения о. Серафиму больше всего нравились русские церков­ные песнопения и особенно древний знаменный рас­пев. Платинские отцы следили за тем, чтобы каждый живший в монастыре читал и пел на клиросе, а не стоял обособленно в углу, чтобы церковная молитва была действительно общей. Вне Богослужений в цер­кви о. Серафим хранил память Божию, непрестанно творя Иисусову молитву, работал ли он, гулял или отдыхал. Следуя традиции Оптиной пустыни, он исполнял правило «пятисотницы», обычно совершая его по ночам в своей келье.

Отец Серафим написал для «Православного слова» несколько статей о богослужебном Уставе. Он отме­чал, что главное — не внешнее знание устава «назу­бок», а усвоение духа Богослужения: нужно вникать в богослужебные тексты, воспринимай их умом и серд­цем, а не просто «пропуская мимо ушей», довольству­ясь внешним следованием Уставу. Отец Серафим из­влек столько пользы для духа через ежедневные Богослужения, что хотел и других подвигнуть к по­добной духовной жизни, насколько хватит сил, — не­важно, в миру или в монастыре. «В дореволюционной России, — писал о. Серафим, — ежедневно соверша­лись не только вечерня и утреня, но и повечерие, полунощница и часы. Очевидно, это норма Православия, которой надо следовать и сегодня. Литургии по вос­кресным и праздничным дням и службы накануне — это минимум, черта, за которой о православном бла­гочестии уже не приходится говорить… Поняв, на­сколько мы далеки от идеальной (т. е. нормальной) православной жизни в быту и в храме, не стоит преда­ваться унынию, напротив, мы должны с удвоенным желанием познавать и искать этот идеал, насколько позволяют нам условия нынешней весьма рассеянной жизни… Для мирян, погрязших в делах житейских, такое представляется почти невозможным. Насколько же важно для них тогда извлечь максимум пользы для себя… из ежедневного цикла Богослужений».

Летом 1972 г. отцы организовали трехнедельные курсы для паломников, во время которых о. Серафим читал лекции о развитии западной философской мыс­ли. начиная с отпадения Римской церкви от Право­славия и до наших дней. Эти лекции были по просьбе «питомцев» Алексия Янга записаны на магнитофон. Отец Серафим назвал их «курсом православного вы­живания», т. к. считал, что для сохранения Правосла­вия в современном мире необходимо хорошо знать все формы вероотступничества и понимать суть современной цивилизации.

Отец Серафим, как никто другой, мог рассказать об этом, потому что он сам прошел долгий путь к Православию и хорошо изучил все веры и суеверия современного мира. Он говорил: «Если уж серьезно принимать Православие, то до конца, без оговорок, оно должно объять все сферы жизни. Иначе Православие — всего лишь очередная религиозная секта, отличная от других… только внешними атрибу­тами— Но именно потому, что Православие есть Ис­тина, оно способно в корне изменить человека… Если не иметь правильного представления о происходящем в мире, незаметно для вас в ваше Православие будет привнесен вкус разных новомодных идей. Вы по вос­кресеньям, будете ходить в церковь, а в будни жить по совсем другим меркам, что приведет к катастрофе…» Курс лекций о. Серафима по глубине и охвату матери­ала годился для любого университета, но давал больше: он задавал знаниям нужное направление к цели — к Православию.

Отец Серафим, безусловно, был подвижником. Он ел понемногу дважды или трижды в день, вместе с братией, решительно отвергал все «удобства», но при этом воспитывал себя в умеренности, так чтобы под­виг был посильным и не мешал ежедневным трудам.

Постель о. Серафима была типично монашеской: узкая, жёсткая — две сколоченные доски без мат­раца. Келья — досчатая, ничем не утепленная каморка. Маленькую дровяную печь он топил не более часа перед тем как лечь спать, и к утру температура в келье опускалась зимой ниже нуля. Отец Серафим никогда не принимал ванну или душ, только обтирался мокрой тряпицей. Но дру­гим братиям он никогда не воспрещал принимать душ и не укорял за «чрезмерное усердие в еде».

В подвижничестве о. Серафима особенно пора­жала одна черта: он ни минуты не сидел без дела, постоянно пребывая в каких-либо богоугодных трудах. Его все время подгоняла боязнь не ус­петь. Он не раз повторял: «Уже позже, чем вы думаете. Поэтому спешите творить дело Божие!».

Вероятно, о. Серафим предчувствовал близ­кую кончину. Врачи сказали ему, что с детства у него работает только одна почка. Он понимал, что «живет взаймы», по милости Божией Мате­ри, избавившей его от смерти в 1961 г. Он никог­да не жаловался на усталость и не предрекал своей кончины, но единственной его заботой было вы­пустить как можно больше духовной литерату­ры.

Трудясь в своей смиренной келье, печатая на машинке при свечах, о. Серафим издал и напи­сал беспримерное для наших дней количество православных сочинений. Как только выдавалась свободная минута, он устремлялся в келью и са­дился за стол, набрасывал план и сразу начинал печатать статью, лишь изредка отрываясь, что­бы что-то обдумать. Свои работы он, в духе мо­нашеского смирения, никогда не подписывал.

Случалось, он прямо во время трапезы зачиты­вал братии перевод «с листа» какого-нибудь святоотеческого труда. Перевод записывался на маг­нитофон, потом тщательно проверялся. Так были переведены на английский целые книги: «Наставления монахам» преп. Феодора Студита, «Жи­тие старца Анатолия Оптинского», «Духовные поучения» преп. Аввы Дорофея, главы из «Ком­ментариев к Новому Завету» Архиепископа Аверкия и другие.

Кроме «Православного слова», выходившего раз в два месяца, отцы с 1972 г. регулярно изда­вали полный церковный календарь на английс­ком языке. Множество экземпляров «Православ­ного слова» рассылалось бесплатно — по библиотекам, бедным монашествующим и дру­гим неимущим людям.

С 1968 г. почти в каждом но­мере отцы стали печатать жития Новомучеников Рос­сийских. Отец Серафим говорил: «Свидетельство му­чеников — самый драгоценный дар России Западу».

В 1976 г. Братство издало на английском языке книгу «Блаженный Паисий Величковский», куда вош­ло его житие, наставления, обзор его влияния на пос­ледующее развитие монашества и полная церковная служба святому с каноном, написанным о. Серафи­мом.

В 1978 г. начала выходить серия книг о подвиж­нических трудах русских подвижников ХIХ века. В 1976 г. вышла в свет книга о. Серафима, которая выз­вала огромный резонанс — «Православие и религия будущего», где рассматриваются современные рели­гиозные направления, признаки «нового религиозного сознания», прокладывающего путь единой всемирной религии Антихриста и знаменующего начало «бесовс­кой пятидесятницы» последних времен.

Когда о. Се­рафим работал над книгой, почти все рассматривае­мые им идеи и учения еще не набрали силу, но он точно предугадал, что скоро с «обочины» они быстро переместятся на «главную дорогу», И первую роль в этом играет экуменическое движение, в которое по­степенно вовлеклись все официальные православные церкви. Отец Серафим рассмотрел с точки зрения Пра­вославия и святоотеческих писаний и все нехристиан­ские культы, а также явление НЛО и современные «чудеса» (вызывание духов, целительство, ясновидение и прочие трюки), показав, что все это связано с демоническими силами и направлено на погибель людей.

Многим эта книга показалась слишком суровой, но о. Серафим сознательно не избегал «острых углов», считая, что когда повсюду совершается явное или скры­тое предательство христианской веры, не время дели­катничать и искать компромисса. Теперь, после смер­ти о. Серафима, религия будущего, которую он описал, уже сложилась окончательно и вошла в силу и применительно к сегодняшнему дню многое в его книге кажется недостаточным, но тогда оно звучало как настоящее откровение. Книга о. Серафима помогала и продолжает помогать многим людям в осознании истинной природы современного «чудодейства», экуменизма и прочих движений «но­вой эры» и в стремлении к более серьезной духовной жизни, держась истинного православного пути.

Отцу Серафиму также принадлежит ряд статей о древних святых Запада, особенно православной Гал­лии, которые были почти забыты современными хри­стианами. Он перевел с латыни на английский «Жи­тия отцов» св. Григория Турского, снабдив их подробным комментарием. До последних дней жизни отец Серафим выполнял заветы святителя Иоанна Шан­хайского и Сан-Францисского. стараясь внести свой вклад в великое дело прославления православных свя­тых Запада.

После кончины сербского епископа Саввы (Сарашевича) отцам достался его архив, по материалам которого они издали «Летопись почитания Архиепис­копа Иоанна (Максимовича)» на русском языке; в 1979 г. вышел и её второй том — проповеди и труды самого Владыки Иоанна.

Пастырство

В октябре 1976 г. в обитель приехал Епископ Не­ктарий и сказал отцам, что Митрополит Филарет счи­тает необходимым для них принять священный сан, чтобы они могли служить литургию и во всей полноте окормлять паломников.

В конце декабря о. Германа рукоположили в скиту в иеромонаха, а о. Серафима — в Сан-Франциско 20 декабря/2 января, в день памя­ти св. прав. Иоанна Кронштадтского, в иеродиакона. 11/24 апреля 1977 г. епископ Нектарий рукоположил о. Серафима в священника, в тот же день был посвя­щен в чтеца Алексий Янг.

Когда новое бремя священства легло на плечи от­цов, Господь избавил их от бремени некоторых мирс­ких забот: в монастыре нашли воду и выкопали коло­дец. который значительно облегчил монастырский быт. Миссионерская деятельность монастыря стала еще шире. В разных местах страны были созданы приходы с домовыми церквами, которые окормляли отцы, ез­дили туда служить литургию.

Отец Серафим стал ез­дить в миссионерские поездки, чтобы окормлять ду­ховно разросшуюся паству, хотя для него это было довольно тяжело: по натуре он был не общительным миссионером, а мыслителем-одиночкой, философом, писателем, и всякий раз ему очень не хотелось поки­дать монастырь, что к тому же вынуждало его остав­лять писательство.

Однажды, вернувшись из очеред­ной миссионерской поездки, он сказал: «Из-за этого я не досчитаюсь двух лет жизни и тома православных работ». Однако он смиренно воспринимал эту новую жизнь и понуждал себя отдавать людям всю душу. Он вскоре обрел радость в своем новом призвании, со­страдал людям, которым служил и не щадил себя ради других. В мае 1979 г. Алексий Янг также был рукопо­ложен в священники и стал помогать отцам в их миссионерских трудах.

В 1977 г. в «Православном слове» стали выходить главы книги о. Серафима «Душа после смерти», где излагались взгляды святых Отцов на загробную жизнь. и современному оккультному пониманию «посмертных опытов» противопоставлялось православное толкова­ние. Книга вызвала широкий отклик читателей. На­шлось и немало критиков. Особенно нападали на уче­ние о «мытарствах» — оно не вязалось с современными «гуманистическими» представлениями о Боге. Отец Серафим замечал: «Люди ныне самодовольны и само­уверенны. они и слышать не хотят о суровом суде и ответе за все грехи. Куда «удобнее» полагать, что Бог не так строг, как представляет Его православная под­вижническая традиции, что… если мы исполнимся высоких духовных мыслей, …то спасение нам обеспе­чено.

Истинное православное учение о жизни после смерти, напротив, наполняет нас страхом Божиим и вдохновляет на борьбу во имя Царствия Божия с неви­димым врагом, стоящим на пути. К этой борьбе приз­ваны все христиане, и несправедливо «разбавлять сла­деньким» суровое истинное учение, только чтобы верующим «удобнее жилось»… И непозволительно называть «баснями» то, что мешает душевному удобст­ву. Моды и взгляды людские изменчивы, а православ­ное учение неизменно, и неважно, сколько у него пос­ледователей. Да пребудем же его верными чадами!» Отдельной книгой «Душа после смерти» вышла в 1980 г.

Летние приезды паломников в Платину всегда со­провождались крещением новообращенных. Отец Се­рафим старался духовно направить людей, вел обшир­ную переписку со своими чадами, со студентами и с другими желающими приобщиться к Православию, определиться на жизненном пути. Он советовал лю­дям не спешить определить свое духовное состояние и больше полагаться на Бога, не оставлять борьбы со своими страстями и не впадать в отчаяния при труд­ностях и искушениях. Проповеди его были немногос­ловны, всегда по существу. В пастырстве о. Серафим чрезвычайно терпеливо выслушивал людей, их чая­ния, но своими взглядами всегда делился очень сдер­жанно, говорил коротко, только самое необходимое, Он учил людей смирению и каждодневной борьбе с грехами и самолюбием.

Обогащенный собственным опытом страданий, исканий и духовной борьбы, о. Се­рафим знал, когда пожурить, когда утешить, кому за­ронить семя христианского смирения и надежды. Об­ходительность и мягкость, столь отличная от суровости его печатного слова, привлекали к нему людей. Люди понимали, что он чувствует их боль, потому что сам испытал ее. При этом он не был сентиментальным и не давал волю чувствам.

Вот как вспоминает о нем одна его духовная дочь: «Помню последнюю нашу встречу… Чудесный воскрес­ный день в Платине, о. Серафим рассказывает о мо­настырской собаке, павлинах, оленях, о недавнем зат­мении солнца. Он был очень счастлив, много смеялся. Я спросила, как он себя чувствует. Он оглядел монас­тырь и сказал просто: «Как в раю».

…Отец Серафим неизменно относился ко мне с любовью, даже когда называл «дурой» и «тупицей». Я почему-то никогда не обижалась, хотя и понимала, что он не шутит. Даже этими словами он подавал надежду. …Он требовал, чтобы я жестче относилась к себе, с другой стороны, просил, чтобы я себя не тиранила…

Однажды на испо­веди, перечислив свои грехи, и сказала, что хочу уме­реть, и в том же духе. Он сказал: «Спору нет, ты — великая грешница, но из этого совсем не следует, что нужно уходить из жизни!» И у меня вновь появилась надежда. Наверное, это самое главное, что он давал надежду. Он все время взывал к моему терпению: «Поспешай не торопясь, по мере своих сил, и когда падаешь — непременно поднимайся вновь!» …Он все­гда находил время для меня и для каждого, невзирая на самочувствие. Всегда терпеливо выслушивал, от­вечал на вопросы…».

Отец Серафим стал проповедником «Православия сердца«, и это было главным содержанием последних лет его жизни. Он писал: «Прежде всего вера должна гнездиться и сердце, а не в уме, она должна быть «жи­вой и греющей душу», а не абстрактной холодной те­орией. Вере учатся в жизни, а не в школе». Он учил простоте: «Принимайте веру от отцов в простоте.

…И даже если люди вокруг вас особой мудростью не отличаются. Господь Сам направляет Свою Церковь. И пребудет с нею до конца, так что не нужно метаться, впадать в ересь, отступать от веры. Последуем про­стому пути, не доверяя собственной мудрости… — и православное осмысление жизни начнет мало-помалу складываться у нас в душах».

Как о. Серафим учил, так жил и сам. Однажды один новообращенный студент дал ему почитать свой реферат о Канте и спросил его мнения. И о, Серафим. который проштудировал не только Канта, но и мно­гих философов, о которых студент никогда и не слы­хал, ответил: «Слишком умно для меня», — он хотел этим преподать урок простоты и смирения.

Один монах приехал в Платину, наслышавшись о глубоких и ревностных писаниях о. Серафима, и по­тому побаивался его. Видя его седины (о. Серафим рано стал сильно седеть) и проницательный взгляд, он растерялся и не знал, о чем говорить. «А вы знаете, какие собирать грибы?» — вдруг спросил о. Серафим и, будучи опытным грибником, рассказал гостю, ка­кие съедобные грибы растут в округе. У брата на душе полегчало, он рад был услышать что-нибудь о простой монашеской жизни.

Отец Серафим очень боялся и не любил похвал и всегда старался обрывать тех. кто начинал превозно­сить его. Отличительным его качеством было терпе­ние и умение переносить трудности. Он не фарисей­ствовал, не напускал на себя «духовного» вида. Можно было видеть, как он шутил, смеялся, играл в снежки с мальчишками, приезжавшими в монастырь.

По совету о. Германа, о. Серафим стал писать «Ру­ководство для обратившихся в Православие».

Основ­ные его советы были таковы:

— не уповать на себя и свои силы и мнения, а руководствоваться советами более опытных и учением святых Отцов; не подходить к вере как к чему-то абстрактному;

— не многословить о Царстве Небесном, а сосредоточить все внимание на духовной жизни и держаться подальше от славы и об­щественного внимания;

— не увлекаться духовными а переживаниям и» (симптомы этого — возбужденное состояние, обилие «великих» событий и знамений, ки­пение крови, высокий стиль разговора — свидетель­ства отсутствия смирения), а трезвиться внутренне и искать совета у святых отцов и в житиях святых;

— не впадать в излишнее критиканство или, наоборот, пре­возношение того или иного священника, монастыря, прихода и т. д., считаться с мнением других и не навя­зывать во что бы то ни стало свои вкусы, какими бы правильными они не казались;

— учить других без гру­бости и недоброжелательности, избегать раздоров по второстепенным вопросам. При этом, предостерегая новообращенных от крайностей, о. Серафим был да­лек от того чтобы противопоставлять им православ­ных по рождению и воспитанию.

Некоторые в РПЦЗ считали, что все беды происходят от новообращенных, но о. Серафим с этим не соглашался: «Церковь должна быть открыта для всех, а не только для «избранных». Воспитанные в Православии с детства обладают тер­пением, но не рвением, — писал он. — У новообра­щенных рвения предостаточно, но нет терпения. Луч­ше всего, когда рвение закалено терпением. Однако, современная Церковь зачастую обращает смирение и терпение в пассивность и трусливое выжидание, что приводит к полному бездействию. Ревностных же но­вообращенных часто упрекают в «прелести», их от­талкивают, что, естественно, наносит вред. Примем же к руководству Священное Предание, ибо это и есть мудрость Церкви».

В противоборстве русской и гре­ческой традиций о. Серафим также не принимал ни­чью сторону. «Мы все едины во Христе, и уж совсем непозволительно из-за национальных различии сеять соперничество между православными. Нам есть чему поучиться другу друга, но и тем и другим нужно учить­ся в первую очередь у Спасителя нашего Иисуса Хри­ста познавать чистые истоки Его Церкви!»

В 1979 г. несколько женщин, духовно окормлявшихся в их скиту, решили окончательно посвятить себя монашеской жизни. Удалось купить участок земли в 12-ти милях от скита, и там была основана женская обитель во имя блаж. Ксении Петербургской, прослав­ленной в 1978 г. Духовником сестёр стал о. Серафим и столкнулся здесь с иными заботами, чем в мужском монастыре. Женщины отличались большей выносли­востью и духовной зрелостью, чем мужчины-послуш­ники, но у них были свои «бесовства», например, злопамятность. Отец Серафим учил их смирению, любви, прощению, откровенности. В своей обители сестры также совершали полный круг богослужений.

К сожалению, единодушие о. Серафима и о. Гер­мана постепенно стало разрушаться. По-видимому, о. Герман стал увлекаться внешней деятельностью, ему захотелось более «пышной» жизни; нищета и просто­та. изначала бывшие принципом платинского скита, его уже не привлекали. Кроме того, он не терпел чьей-либо власти над собой и особенно не любил еписко­пов, говоря даже, что от них в Церкви происходит только один вред. Отец Серафим не мог согласиться с такими мнениями брата и очень скорбел, видя, как о. Герман удаляется «на страну далече» от истинно-монашеского духа жизни.

Положение усугубилось, ког­да о. Серафим узнал о проблемах о. Германа в мо­ральной области. Это его безмерно огорчило и, вероятно, ускорило его болезнь и кончину. Он пони­мал, что поведение о. Германа чревато скандалом и закрытием обители, что означало бы конец всей их деятельности и опорочило бы все то, что было ими сделано раньше. Быть может, именно этот скандал – который все же разразился уже после смерти о. Сера­фима – поспособствовал тому, что в Америке, в отличие от России, многие недолюбливают о. Серафима и относятся к нему с недоверием…

В 1982 г. на праздник Преображения о. Серафим по обыкновению выступил с проповедью под откры­тым звездным небом. В этой своей последней, как ока­залось, проповеди он говорил слушавшим о цели на­шего земного пути, о жизни грядущей. «Мы живем в конце времен. Все отчетливее знамения антихриста, к его воцарению готовится весь мир сей. И христианам выпадут неслыханные испытания веры и любви ко Христу. Нам придётся скрываться в пустыни… Скры­ваться надобно не для того, чтобы спасти свою жизнь земную, а чтобы выгадать время и укрепить души пе­ред последней битвой. Начинать нужно уже сейчас. Хотя бы бороться с мелкими страстишками, памятуя, что истинный дом наш не здесь, на земле, но на небе­сах.

Так потрудимся же ради нашего небесного дома, как говорил преподобный Герман. К звездам! К звез­дам!»

«Скончався вмале, исполни лета долга, угодна бо бе Господеви душа его…»

После Преображения о. Серафим заболел и не мог более присутствовать на богослужениях. С ним и рань­ше бывали недомогания, но он никогда не жаловался, и трудно было судить, насколько он болен. Несколько дней боли не прекращались. Пришлось лечь в больни­цу. Оказалось, что у него открылась очень редкая и опасная болезнь кишечника. Врачи сделали две опера­ции, но болезнь не остановилась.

Состояние его было безнадежным. Отец Серафим лежал, весь в иглах ка­пельниц и невыносимо страдал от боли. У его постели постоянно дежурил кто-то из братии или друзей. Над больным совершили елеосвящение. Его часто прича­щали, но его состояние все ухудшалось. Говорить о. Серафим не мог.

Через несколько дней у него стали отказывать различные органы, и 20 августа / 2 сен­тября 1982 г. он скончался. Ему было 48 лет.

Его предсмертные страдания, мучительные, но пред лицом вечности недолгие, были последней ступенью его духовного восхождения, подведя к вратам Цар­ства Небесного. «Ибо кратковременное легкое страда­ние наше производит в безмерном преизбытке вечную славу» (2 Кор. 4:17).

Тело о. Серафима, облаченное в монашеское и свя­щенническое одеяние, в простом деревянном гробу оставили до похорон в монастырской церкви. Круглые сутки читали Псалтирь. За три дна, прошедшие с мо­мента смерти до погребения, тело не окостенело, не начало разлагаться, несмотря на летнюю жару. Кожа оставалась теплой, мягкой, золотистой на вид. Лицо о. Серафима в гробу прояснилось, разгладилось, вос­сияло покоем и счастьем и было таким красивым, что несмотря на обычай закрывать лицо почившего свя­щенника и монаха, этого делать не стали. Отец Сера­фим лежал будто живой и выглядел моложе, чем при жизни.

В день похорон монастырская церковь была пере­полнена. Отпевание совершали Архиепископ Антоний и Епископ Нектарий. Народу собралось столько, что многим пришлось слушать службу со двора. Епископ Нектарий, увидев среди пришедших убитую горем мать Бригитту, настоятельницу женской обители блж. Ксе­нии, утешил ее: «Молитесь не за отца Серафима, а отцу Серафиму!» Когда гроб о. Серафима опустили в могилу и засыпали землей, всеобщая скорбь стала сме­няться радостью — не сговариваясь, все запели «Хри­стос воскресе из мертвых». В течение сорока дней ежед­невно совершались заупокойные литургии по о. Серафиму.

На сороковой день в монастырь приехал Владыка Нектарий с несколькими священниками. Со­вершив литургию и панихиду на могиле, он обратился к собравшимся с проповедью, которую закончил словами: «Отец Серафим был праведником, может быть, даже святым». Священник, переводивший его пропо­ведь на английский, запнулся при таком смелом заяв­лении и попросил уточнить.

Тогда Владыка громог­ласно повторил: «Да! Святым!» От могилы пошли в храм, и на пороге Владыка Нектарий остановился и во весь голос запел величание: «Ублажаем тя, препо­добие отче Серафиме, и чтем святую память твою, наставниче монахов и собеседниче Ангелов!» Монахи священники и паломники подхватили, и снова горечь разлуки с о. Серафимом скрасилась радостью.

Так началось почитание о. Серафима, которое за­тем перешло и в Россию. Сейчас в нашей стране на­писано уже несколько икон преподобного Серафима Роуза и служба ему. Преподобне отче Серафиме. моли Бога о нас!

Тропарь преподобнаго, глас 3

Явился еси свет Востока мысленнаго сыновом страны западныя, изводя их от тмы неведения словом твоим, и сообразное тому житие являя, в пустыни подобно древним отцем пожил еси в ней же и телом ныне почиваеши, наследие сый некрадомое учеником твоим, с ними же и мы велегласно вопием ти, спасай нас молитвами твоими Серафиме, преподобне отче наш.

***

При составлении жизнеописания о. Серафима использовалась книга «германитского» монаха Дамаскина «Не от мiра сего. Жизнь и учение о. Серафима Роуза». Отдавая себе отчет в крайней тенденциозности этой книги, написанной с откровенно враждебных РПЦЗ позиций, мы включили в данное жизнеописание о. Серафима лишь то, что на наш взгляд заслуживает безусловного доверия, сделав поправку на свидетельство об этой книги о. Алексия Янга и на его личные воспоминания об о. Серафиме, которые публикуются ниже.

Татьяна Сенина
ВЕРТОГРАДъ-Информ, №8, 1999 г.

Смотрите также

• Отец Серафим Роуз учит быть православным до конца »